Граф М. В. Толстой
Рассказы из истории Русской Церкви
Книга 1 Книга 2 Книга 3 Книга 4 Книга 5
Содержание:
Глава I. Малолетство царя. - Изгнание двух митрополитов. - Внезапное исправление молодого самодержца. - Венчание Иоанна на царство и первый брак его. - Соборы 1547-1549 годов. - Стоглав. - Ересь Башкина и Косого. - Дело о дьяке Висковатом. - Покорение Казани и учреждение Казанской епархии. - Болезнь Иоанна. - Кончина царицы Анастасии.
Глава II. Святители, современные первой половине царствования Иоанна IV: митрополиты святители Иоасаф и Макарий; святитель Гурий Казанский и сотрудники его, Варсонофий и Герман. Преподобные иноки подвижники: Даниил Переяславский, Герман Болдинский, Арсений Комельский, Адриан Ондрусовский, Геннадий и Никифор Важеозерские, Антоний Сийский, Нил Столбенский, святой Василий, юродивый Московский.
Глава III. Вторая половина царствования Иоанна IV. -Последние дни святого Германа Казанского. - Священномученик Филипп митрополит. - Разгром Новгорода; преподобный Арсений затворник и праведник Никола Салос. - Преподобномученик Корнилий Псково-печерский. - Прославление мощей святого Никиты Новгородского и чудо в Нарве. - Явление Богородичной иконы в Казани. - Заступление Богоматери во время достославной осады Пскова. - Антоний Поссевин и происки папизма. - Сыноубийство. - Смерть Грозного царя.
Глава IV. Царь Феодор и правитель Борис Годунов. - Установление Патриаршества. - Права и преимущества Патриарха. - Убиение царевича Димитрия. - Прославление мощей преподобного Антония Римлянина и святого князя Романа Углицкого. - Крымский хан под Москвою. - Достопамятное слово Феодора Годунову. - Бедствие Нижегородского Печерского монастыря. - Кончина Феодора. - Воцарение Бориса.
Глава V. Состояние Церкви Киевской митрополии в XVI веке. - Церковная уния. - Состояние Церкви Московской митрополии. - Упадок иноческой жизни. - Угодники Божий: преподобные Никандр Псковский, Адриан и Ферапонт Монзенские; юродивые: Симон Юрьевский и Иоанн Московский.
Глава VI. Смутное время. - Царь Борис. - Попечения Патриарха Иова о распространении веры. - Гонение на Романовых. - "Великий глад" и праведная Юлиания Лазаревская. - Смерть Бориса и гибель его семейства. - Лжедимитрий. - Заточение Патриарха Иова. - Лжепатриарх Игнатий. - Воцарение Василия Шуйского. - Патриарх Гермоген. - Перенесение из Углича в Москву мощей святого царевича Димитрия. - Погребение Годуновых в лавре Сергиевой. - Смятения. - Всенародное покаяние. - Преставление Патриарха Иова. - Низвержение Шуйского с престола. - Твердость Патриарха Гермогена. - Междуцарствие. - Ужасы безначалия и разврата.
Глава VII. Подвиги духовенства в "смутное время". - Святители: Филарет Ростовский, Сергий Смоленский, Сильвестр Вологодский. - Преподобный Галактион. - Преподобный Иринарх, затворник Ростовский. - Исидор, митрополит Новгородский. - Открытие мощей святого князя Феодора. - Преподобный Антоний Леохновский. - Затворник Иоанн. - Святители: Геннадий Псковский, Феоктист Тверской, Иосиф Коломенский, Галактион Суздальский. - Протоиерей Димитрий и Амос. - Преподобный Евфросин Синозерский. - Разорение Пафнутьева монастыря. - Знаменитая осада Лавры Сергиевой. - Архимандриты Лавры Иоасаф и Дионисий и келарь Авраамий Палицын. - Ляхи в Москве. - Последние подвиги и страдальческая кончина Патриарха Гермогена. - Троицкие грамоты. - Пост и покаяние народа. - Восстание городов. - Явления преподобного Сергия Козьме Минину. - Очищение Москвы. - Избрание на царство Михаила Романова.Глава I
Малолетство царя. - Изгнание двух митрополитов. - Внезапное исправление молодого самодержца. - Венчание Иоанна на царство и первый брак его. - Соборы 1547-1549 годов. Стоглав. - Ересь Башкина и Косого. - Дело о дьяке Висковатом. - Покорение Казани и учреждение Казанской епархии. - Болезнь Иоанна. - Кончина царицы Анастасии.
Воцарение государя-младенца было не на радость Церкви и государству. Недолго власть оставалась в руках правительницы-матери [Правление Елены было ознаменовано развратом и жестокостью. Она уморила в темнице (голодом, по уверению современников) шурина своего, князя Юрия. Родной дядя, заменявший ей отца, знаменитый изменник князь Михаил Глинский, смело обличал правительницу в зазорном ее поведении и за то был замучен в тюрьме. Сама Елена после пятилетнего правления умерла скоропостижно от яда, как свидетельствует современник Герберштейн]. После преждевременной смерти Елены начались необузданные смуты бояр, которые принялись управлять государством и беспощадно губить друг друга. В этих смутах не уважалась даже святость сана первосвятителей: митрополит Даниил был свержен с митрополии указом боярским и заточен в Иосифов монастырь [Бояре взяли с Даниила запись, будто бы он добровольно отказался от святительства, желая окончить жизнь в той обители, где принял пострижение. Там он загладил грехи своего честолюбия, человекоугодия и участия в кознях вельмож строгою жизнью подвижника]. Преемник его Иоасаф, поставленный из игуменов Сергиевой Лавры, муж богоугодный и добродетельный, не более трех лет занимал кафедру первосвятительскую: крамольники низвергли его еще с большею наглостию и буйством. На место его был возведен владыка Новгородский Макарий, святитель просвещенный, усердный ко благу Церкви и отечества.
Между тем возрастал юный самодержец-сирота. Рожденный с отличными способностями, но предоставленный с детства своим влечениям, лишенный всякого воспитания он развивался в окружавшем его зле, а не в добре. Может быть, предрасположение к жестокости он всосал в себя с молоком матери, но бояре, на беду самим себе, постарались усилить в нем это предрасположение до страсти; они тешили его звериною охотою, любовались, когда он убивал животных и мучил их. "Пусть веселится державный", - говорили они. Отрок государь уже разумел, что верховная власть, которою так дерзко злоупотребляли князья Шуйские и другие бояре, принадлежит ему, а не им; видел, что они пренебрегают им, позволяя себе всякое бесчиние и наглость даже в присутствии государя. В душе отрока возникла и росла ненависть к боярам-крамольникам.
Когда Иоанну исполнилось 17 лет, он объявил митрополиту и боярам волю свою: венчаться на царство и вступить в брак. Торжество царского венчания было совершено митрополитом Макарием в Успенском соборе 16 января 1547 г.; на Иоанна возложен был крест царский, венец Мономахов и бармы (ожерелье) [Венчание Иоанна IV было совершено по тому же обряду, как и венчание несчастного Димитрия, внука Иоанна III]. С того времени самодержцы русские начали не только в сношениях с иными державами, но и внутри государства во всех актах именоваться царями, сохраняя и древний титул великих князей. В 1561 году Патриарх Константинопольский Иоасаф в знак усердия к венценосцу русскому соборною грамотою утвердил его в сане царском [В грамоте Патриарха, за подписью его и 36 святителей греческих, сказано: "Нынешний властитель Московский происходит от незабвенной царицы Анны, сестры царя Багрянородного, и митрополит Ефесский, нарочно присланный из Византии, венчал на царство великого князя русского Владимира". По исследованиям А. Ф. Вольтмана слова эти относятся не к Владимиру "Мономаху", а "монарху", т. е. к Владимиру Равноапостольному, а потому и древняя утварь царская ошибочно называется Мономаховою (Чтения Общей Истории и Древностей 1860 г., кн. 1, с. 37-41). За соборною грамотою послан был в Царьград блаженный Феодорит, просветитель лопарей. По возвращении царь подарил ему соболью шубу и 30 рублей, из которых подвижник взял только 25. Подлинная грамота сохраняется в Московском Архиве Министерства Иностранных Дел].
Со всех краев России привезли в Москву красавиц, девиц благородных. Иоанн выбрал из них девицу Анастасию Романовну, дочь вдовы Захарьиной [Отец Анастасии, Роман Юрьевич, был окольничим, а дед - боярином Иоанна III. Но не знатность рода, а личные достоинства невесты оправдали царский выбор; современники приписывают Анастасии все женские добродетели: искреннее благочестие, смирение, целомудрие, милосердие, доброту души, соединенные с умом основательным и твердостию воли, которые нечувствительно укрощали пылкие страсти супруга. Летописцы свидетельствуют, что "добрая царица наставляла и приводила царя на всякие добродетели"]. Совершая бракосочетание царственной четы, первосвятитель Макарий в красноречивом слове поучал новобрачных творить правду и милость, посещать темницы, чтить духовенство, жаловать бояр и народ, не слушать клеветников, святить дни воскресные и праздничные молитвою и добрыми делами и соблюдать посты, воздерживаясь на это время от плотских удовольствий.
Но советы мудрого первосвятителя и влияние добродетельной супруги не могли скоро исправить царя, приученного к шумной праздности, к забавам грубым, неблагочестивым. Нужен был сильный урок, и этот урок был ниспослан страшным пожаром, опустошившем Москву. На пепелище столицы кипел мятеж народный, а Иоанн трепетал в недоумении на Воробьевых горах. Там предстал царю Благовещенский иерей Сильвестр и сильным словом пробудил заснувшую совесть юноши. Угрозы суда Божия в минуту гнева Божия потрясли сердце, не совсем еще ожесточенное. Иоанн стал как бы другим человеком. Он призвал митрополита и святителей, торжественно каялся им в грехах своих, собрал и народ на Лобном месте, оплакал пред ним свои заблуждения, слагая вину на недостойных пестунов. С чудесным исправлением царя все приняло вокруг него иной вид: удалили преступных бояр; Адашев, новый добродетельный друг царя, не знатный родом, но благонамеренный и верный, стал на ближней ступени престола - и процвело государство; нашлись в думах мудрые мужи, в битвах - опытные вожди. На законы гражданские в первую очередь обратилось внимание нового правительства: опытная Дума бояр, рассмотрев уложение Иоанна III, составила новый судебник.
Собрав Собор епископов русских, царь открыл его трогательною речью, в которой изложил бедствия первых лет своих. "Отцы наши, пастыри и учители, - говорил он, - внидите в чувства ваши, прося у Бога милости и помощи, протрезвитесь умом и просветитесь во всяких богодухновенных обычаях, как предал нам Господь, и меня, сына своего, наставляйте и просвещайте на всякое благочестие, какое подобает быть благочестивым царям, во всех праведных царских законах, во всяком благоверии и чистоте, и все православное христианство нелестно утверждайте, да непорочно сохранит истинный христианский закон. Я же единодушно всегда буду с вами исправлять и утверждать все, чему наставит вас Дух Святой; если буду вам сопротивляться, вопреки божественных правил, вы о сем не умолчите; если же преслушник буду, воспретите мне без всякого страха, да жива будет душа моя и все сущие под властию нашею". На этом Соборе было установлено празднование угодникам Божиим, новым чудотворцам Русской земли, от которых царь желал призвать благословение на свой царский сан; постановлено составить им новые службы и пересмотреть жития их [Определено праздновать по всем церквам России следующим двенадцати чудотворцам: святому митрополиту Ионе, святому Иоанну, архиепископу Новгородскому, святому князю Александру Невскому; преподобным: Никону, "Сергиеву ученику", Пафнутию Боровскому, Макарию Калязинскому, Михаилу Копскому, Зосиме и Савватию Соловецким, Павлу Обнорскому, Дионисию Глушицкому и Александру Свирскому. Празднование только на месте подвигов и прославления назначено девяти угодникам Божиим, а именно: в Москве - блаженному Максиму, в Устюге Великом - блаженным Прокопию и Иоанну, в Муроме - благоверным князьям Константину с сыновьями Михаилом и Феодором, князю Петру и супруге его Февронии. Впрочем, двум последним назначено и повсеместное празднование (Грамота митрополита Макария в Актах Археографической Экспедиции, т. I, № 213)]. Тот же Собор утвердил и предложенный ему на рассмотрение новый судебник.
В 1551 году снова собрались святители русские в Москву по желанию государя [На Соборе присутствовали архиепископы: Новгородский Феодосий и Ростовский Никандр; епископы: Суздальский Трифон, Смоленский Гурий, Тверской Акакий, Коломенский Феодосий, Сарский Савва, Пермский Киприан и Рязанский Кассиан (впоследствии лишенный епархии за ересь) с архимандритами, игуменами и другими духовными лицами. В рассмотрении соборных постановлений принимали участие бывший митрополит Иоасаф, живший на покое в Сергиевой Лавре, и бывший архиепископ Ростовский Алексий]. Положение не только государства, но и самой Церкви требовало соборных совещаний. Беспорядки государственные, возникавшиеся из-за мятежного духа бояр и нравственной порчи самого юного самодержца, не могли не вредить и благоустройству Церкви. Церковь на восточной окраине Русского царства испытывала бедствия от врагов иноплеменных, которые при вторжениях своих грабили и разрушали храмы, попирали святыню, отводили в плен священнослужителей и многих пленных христиан доводили до измены вере и отечеству.
Церковь внутри себя страдала от буйства правителей государства, которые (как мы уже видели) низвергли в течение трех лет двух первосвятителей. Когда царь, еще юный, но совращенный с доброго пути теми же боярами, уже терял уважение к постановлениям церковным, когда и сами пастыри увлекались смутами правления, неизбежно возникали важные опущения и беспорядки во внутренней жизни Церкви [Сам Иоанн в речи к Собору свидетельствовал, что многие священные обычаи в церкви поисшаталися", многие предания нарушены, многое введено самовольно, вопреки древним священным установлениям: появились "безумные человеки", готовые поносить всякое доброе предприятие в пользу Церкви]. В самом деле, явное пренебрежение обязанностей христианских, нарушение уставов церковных, нравственные беспорядки в духовенстве, взаимное невнимание и презрение между духовенством и мирянами - все это ясно и сильно представляет сам Стоглавый Собор. Народ по легкомыслию и невежеству легко увлекался заблуждениями, своевольничал в делах веры и предавался всей грубости нравов. Таковы были результаты невежества при отсутствии способов к просвещению народа, при отсутствии даже самого попечения об этом важном предмете!
Предметы рассуждений Собора разделены на сто глав, откуда и самый Собор получил имя Стоглавого. В этих главах изложены вопросы царские к Собору, ответы на них Собора и некоторые соборные постановления. На Соборе рассуждали, обличая беспорядки и бесчиния, о богослужении и уставах церковных, об иконах [Собор требовал от иконописцев, кроме искусства в иконописании, неукоризненной жизни и поручал их надзору духовных отцов; епископам вменял в обязанность надсматривать за иконописанием, лучших иконописцев отличать вниманием любви, а неискусным и людям худой жизни запрещать писать святые иконы. Он же советовал следовать в иконописании лучшим древним образцам, указывая в особенности на иконы блаженного Андрея Рублева], о книгах богослужебных [Порча богослужебных книг через переписывание их невежественными, полуграмотными писцами была очевидна для всех. Собор горько жаловался на неисправность книг церковных и вменил в обязанность протопопам и благочинным (поповским старостам) исправлять церковные книги по хорошим спискам и книг непересмотренных не пускать в употребление, но не мог дать надлежащего руководства и нужных пособий для выбора лучших списков. Тогда же возникло убеждение, что вместо писцов необходимо завести типографию и печатать книги. Это было приведено в исполнение, но по неудачности первых опытов первая книга Московского "печатного двора" - Апостол - напечатана не ранее 1564 года], о просфорах и просфорницах [Просфорницы (просвирни) при церквах, по определению Собора, должны быть "чистые вдовицы единобрачные, а не второбрачные", не моложе 40 или 50 лет. Черницам не дозволено быть просфорницами при мирских храмах], о благочинии в храмах, о чине совершения таинств, о крестном знамении, о произношении аллилуии, об избрании и поставлении священнослужителей, о благочинии черного и белого духовенства, о суде церковном, или святительском, о содержании храмов и причтов, об исправлении общественных нравов и обычаев [Собор рассуждал о выкупе пленных христиан из неволи, о необходимости богаделен и других благотворительных учреждений и строго вооружался против клятвопреступления, волшебства и разных суеверных обычаев]. Догматов веры Собор не касался и не имел в виду опровержения какой-либо ереси.
Что сказать о достоинстве постановлений Стоглавого Собора? Справедливость требует сказать, что многие постановления Собора были полезны для Церкви и имеют свое несомненное достоинство. Таковы его определения о заведении училищ при церквах, об учреждении старост для надзора за благочинием духовенства [Десятильники, или старосты поповские (нынешние благочинные), существовали и прежде в Новгороде, Пскове и других городах, но Стоглавому Собору принадлежат правила для повсеместного назначения этих лиц. Церкви города Москвы разделены были на семь соборов и подчинены семи старостам, по одному при каждом соборе. Замечательно, что избрание "поповских старост" Собор предоставил самому духовенству (Акты Археографической Экспедиции т. I, № 238)], защите судебных прав клира, мысль об исправлении церковных книг, об истреблении соблазнительных пороков духовенства, суеверий и зловредных обычаев народных. Забота об избрании достойных служителей алтаря, о точности в соблюдении церковного устава при богослужении, о благочинии христианском в храмах, благоустроение монастырей, попечение о содержании церквей, ограничение мзды в церковных сборах, приведение в порядок судопроизводства епископского - все это показывает в членах Собора пастырскую ревность о благоустройстве Церкви отечественной. Некоторые особенные постановления Собора были весьма полезны для жизни общественной, как, например, постановления о богаделенных домах, о выкупе пленных, о принятии в церковные училища детей гражданских сословий; с добрым намерением Собор предохранял отечество от иноземных обычаев, с доброю мыслию обращал внимание на крестьян (епископских и монастырских) и людей, скитающихся по миру для собирания милостыни, открывая последним способы получать пропитание честными трудами, облегчая состояние крестьян чрез ограничение роскоши и корыстолюбия в монастырях. Вообще, видна благонамеренность решений Собора и усилие основывать их на правилах Вселенской Церкви. Но при всем том нельзя не заметить и тех недостатков и даже погрешностей в решениях Собора, которые уничтожают его достоинство и лишают его канонической важности в Церкви.
Так в особенности главы о двуперстном сложении для крестного знамения и сугубой аллилуии потворствуют неразумной привязанности к мнимой старине. Впрочем, в разных дошедших до нас списках Стоглава крестное знамение и иерейское благословение "двумя персты" изложено неодинаково и неясно [В 1554 году игумен Сергиевой Лавры Артемий отозвался, что на Стоглавом Соборе о крестном знамении "слово было, да не доспели ничего", т. е. ничего не успели решить определенно (Акты Археографической Экспедиции т. I. № 239). Этот отзыв доказывает, что положение о двуперстии в Стоглавнике должно почитаться частным мнением, а не постановлением соборным].
О сугубой аллилуии особого вопроса на соборе предложено не было. Но в одной из глав Стоглавника помещено сведение о явлении будто бы Пресвятой Богородицы великому князю Евфросину, Псковскому чудотворцу [Преподобный Евфросин, в миру Елеазар, Псковский чудотворец, основатель Спасо-Елеазаровского монастыря в 25 верстах от Пскова, преставился 15 мая 1481 года, 95 лет от рождения. Житие его, бывшее на рассмотрении Собора, переделано с более древней редакции около 1547 года известным попом Василием. Здесь сообщается длинный рассказ о путешествии преподобного Евфросина в Царьград: речь о том, что будто Евфросин, видя "велик раскол посреде Христовой Церкви, овем бо двоящим, овем бо троящим пресвятую аллилуию, сетовал безмерною печалию пред Богом". Так как никто из русских пастырей не мог "протолковать преподобному Евфросину тайну о божественной аллилуии", то он отправился в Царьград к Патриарху Иосифу, который будто бы протолковал ему тайну аллилуии так, что ее нужно двоить, или сугубить; для большего подтверждения Патриарх будто бы дал Евфросину "писание", которым уполномочил его завесть в своем монастыре сугубую аллилуию. Затем идет речь о восстании против преподобного Евфросина всех пяти соборов Псковских, особенно некоего священника Иова. Далее говорится, будто бы первому списателю жития преподобного Евфросина являлся два раза во время тонкого сна преподобный Евфросин вместе с преподобным Серапионом и говорил: "Опиши сию тайну святой аллилуии"; наконец, явилась ему сама Пресвятая Богородица с архангелом и теми же преподобными, изъяснила ему тайну сугубой аллилуии и велела написать о ней для общего ведения. Как будто дело шло о каком-то всемирном перевороте или о столь великой тайне, без которой невозможно спасение человечества! Кроме того, Василий в своих рассказах поместил много противоречий и несообразностей исторических с жизнию преподобного Евфросина, которому усвояет слишком узкий взгляд на аллилуию, и произнес хулу на Пресвятую Богородицу, приписав ей понятия темные и даже еретические (История Русской Церкви преосвященного Филарета Черниговского, пер. III, прим. 306). Недавно отыскался в библиотеке покойного В. М. Ундольского единственный и никем не описанный экземпляр жития преподобного Евфросина первоначальной редакции, принадлежащий первой половине VI века (Житие и жизнь и подвиги преподобного отца нашего Евфросина трудолюбца и пустынножителя. Полуустав XVI в., на 117 листах, в 4-ку. Библиотека Ундольского, № 306). Здесь нет рассказа о явлении Божией Матери и чудотворцев списателю жития. Откуда же мог почерпнуть этот рассказ Василий, не заставший в живых первого, неизвестного ему даже и по имени, жизнеописателя? Нелепое суждение о важности сугубой аллилуии изложено так же, как и у Василия, только короче и темнее. И здесь также немало невежественных лжеучений. Но все эти "сонные мечтания" (по выражению осудившего их Собора 1667 года) достаточно опровергаются уставом, который составлен преподобным Евфросином для основанной им обители, и завещанием его. И устав, и завещание сохранились в Спасо-Елеазаровом монастыре: но ни в том, ни в другом документе нет ни слова об аллилуии. Мог ли бы Евфросин не преподать братии своей особого подробного постановления о таком мнимо важном предмете, составлявшем будто бы, по словам обоих списателей жития его, главную цель его деятельности?], с повелением произносить сугубое аллилуия (т. е. аллилуия дважды, а в третий раз: слава Тебе, Боже). Эта мнимая заповедь Божией Матери, изложенная в житии преподобного Евфросина, в виде весьма важного догмата веры введена в Стоглавник, как правило для всеобщего употребления и сопровождается толкованием, наполненным самыми странными заблуждениями и нелепостями - жалкими плодами невежества.
Должно полагать, что учение об аллилуии не принадлежит целому Собору, но есть частное мнение одного из членов его, внесенное в Стоглавник позднее переписчиками. Это тем более вероятно, что еще в 1419 году первосвятитель Фотий грамотою к новгородцам предписывал "трегубить аллилуия" (как и ныне соблюдается при православном Богослужении), и сам председатель Стоглавого Собора, митрополит Макарий, поместил такое же распоряжение в одной из книг своей великой Четьи-Минеи со строгим обличением против "сугубящих" аллилуию ["Указ о трегубом аллилуия" помещен в книге великих Четьи-Миней за месяц август (Экземпляр Успенского Собора, пожертвованный митрополитом Макарием под 31 августа, с. 3126). Тот же "указ" помещен полнее в экземпляре Синодальной Библиотеки (л. 815-816). В тех же Великих Минеях находится ясно выраженное мнение о правильности крестного знамения тремя перстами (в августовской книге соборного экземпляра, с. 2772, и в декабрьской, с. 1907). Неоспоримое доказательство, что предстоятель Стоглавого Собора не принимал ни двуперстия, ни сугубой аллилуии!].
Подлинных актов Стоглавого Собора не сохранилось в летописях; даже ни в одном из списков сборника, называемого Стоглавником, не видим подписей лиц, бывших на Соборе, даже подписи самого митрополита Макария. Может быть, недостаток единомыслия между членами Собора в определениях или общая неуверенность в правильности и твердости соборных постановлений были причиною того, что они не были утверждены общим согласием и потому не могли иметь законной силы. Во всяком случае, Собор Стоглавый не имеет канонического значения для Церкви Русской, как допустивший заблуждения, сделавшиеся впоследствии опорою суеверия и расколов и в особенности как не утвержденный Греческой Церковью и позднее отвергнутый большим Собором не только русских святителей, но и Патриархов Восточных.
Спустя два года созван был снова Собор по следующему случаю: появилась, особенно в северных монастырях [Именно в Заволожских. По выражению Курбского, "тогда за Волгою прозябоша ругания"], ересь Матвея Семенова Бакшина (или Башкина). Вот сущность этой ереси.
1. Бакшин хулил Иисуса Христа, отрицая Его равенство Отцу.
2. Тело и Кровь Господа называл простым хлебом и вином.
3. Не признавал таинства покаяния по чину православной Церкви. "Как перестанет грех творити, - говорил еретик, - аще и у священника не покается, те весть ему греха".
4. Отвергал достоинство внешних учреждений церковных. - "Что такое Церковь? - говорил он. - Собрание верных? Итак, эти храмы - ничто, иконы - идолы" и проч.
5. Отеческие предания и жизнеописания Отцов называл баснословием и обвинял во властолюбии Отцов Вселенских Соборов: "Все для себя они писали, - говорил Бакшин, - чтоб им всем владеть: и царским и священническим". Кроме этого, Бакшин рассевал много и других плевел, подкрепляя свое учение неправильным толкованием разных мест Святого Писания.
Ересь Бакшина, очевидно, сходна с ересью жидовствующих; но, по признанию самого ересеучителя, наставниками его были литовские протестанты: аптекарь Матвей и Андрей Хотеев [Собор действовал против новых еретиков снисходительнее, нежели прежде против жидовствующих. Бакшин был заточен в Иосифов монастырь; некоторые из последователей его отданы под присмотр в отдаленные монастыри, "да не сеют злобы своей роду человеческому"; другие подвергнуты церковной епитимии. Гражданских казней не было].
Бакшин наименовал своими последователями многих, между прочими - Артемия, отказавшегося пред тем от игуменства Сергиевой Лавры, которому Бакшин отдан был на увещание. На Артемия явились и другие доносители. Но обвинение Артемия в хуле на Святую Троицу, на таинства, на иконы Собор признал недоказанными; а за неосторожность отзывов его о некоторых предметах священных лишили его сана и заточили в Соловецкий монастырь [По свидетельству Курбского, Артемий "преподобный и премудрый", пустынник Заволожский, взятый за святость жизни в игумены Сергиевой Лавры, удалился оттуда снова в пустынь против воли царя, "многого ради мятежа и любостяжательных, искони законопреступных мнихов" (лаврских); потом, заподозренный в соучастии с еретиками, подвергнут истязаниям и сослан, отягченный цепями, в Соловецкий монастырь (Сказание Курбского, изд. 2-е, с. 134-135). На Соборе обвиняли его в том, что он хулил крестное знамение, считал бесполезным поминовение усопших, унижал чтение акафистов. Но Артемий отвечал, что порицал не крестное знамение, а наглое махание рукою, при небрежном осенении себя крестом, что бесполезным считал поминовение только для грешников нераскаявшихся, а чтение акафистов - для тех, которые, называя Иисуса сладчайшим и взывая к Богородице "радуйся", презирают закон Иисусов и не радят о своем спасении. Все новейшие писатели по истории Русской Церкви налагают на Артемия печать ереси и утверждают, что он, бежав из Соловков в Литву, действовал там заодно с Косым. Но нельзя не заметить: 1) что Артемий был в числе судей Бакшина и опровергал на Соборе его лжеучения, весьма сходные с учением Косого; 2) что он, когда был игуменом Лавры, испросил дозволение перевести в обитель преподобного Сергия праведного узника Максима Грека, которого глубоко почитал и старался успокоить его старость, чего никак нельзя было ожидать от еретика; 3) известный писатель Захарий Копыстенский утверждает, что "преподобный инок Артемий в Литве от ереси арианской и лютеранской многих отвергнул" (Палинодия, рукопись библ. Ундольского, № 425, л. 377). Всего более служит к оправданию Артемия весьма редкая или лучше сказать единственная, никому не известная рукопись: "Артемия старца послания против Будного и других еретиков, полуустав Белорусский, конца XVI века" библ. Ундобского, № 494. В этих посланиях на имя князя Черторисского и других лиц, излагается учение чисто православное, без всяких примесей ереси, и опровергаются лжеучения Лютера и Кальвина. В замечательном послании к царю Иоанну Артемий упоминает о епископе, который советовал ему: "Не чти иного книг, да не во ересь впадеши" (л. 151). В другом месте, оправдываясь от нареканий в ереси, просит не верить на слово ни ему самому, ни другим, "кроме верного свидетельства богодухновенных писаний". На убийство и изгнание, - говорит он, - устремляются царскою помощью, яко и древние мучители, ничто же имуще глаголати, точию: еретик! указати же явственно ереси не могут" (л. 162). Вообще, в личности Артемия скорее можно видеть жертву невежества того темного времени, нежели соумышленника еретиков].
Между зараженными вольномыслием Бакшина особенно известны стали Феодосий Косой, распутный бродяга, и такой же товарищ его Игнатий. Феодосий был слугою одного боярина в Москве, но, обокрав его, бежал на Белоозеро и постригся в монашество. За распространение нечестивых мыслей он (в 1555 г.) был взят в Москву, но и отсюда бежал вместе с Игнатием, и оба скрылись в Литве. Здесь, сбросив с себя монашество, оба женились: Косой на жидовке, Игнатий на польке, и стали новыми проповедниками.
Косой оставил и в северной России семена своих лжеучений. Мысли его сильно тревожили клирошан Хутынского монастыря. Учение Косого было совершенно сходно с ересью Бакшина. Только Косой был наглее Бакшина и, начитавшись социнианских книг, нагло высказывал самые дерзкие вымыслы Социна. Он выставлял только один разум источником знания человеческого; прямо говорил, что смерть человеку естественна, а не есть плод вольного греха; троичности Лиц в Божестве и воплощения Сына Божия решительно не допускал; над всем внешним устройством церковным, над святыми иконами и прочим насмехался нагло.
Монах Зиновий, даровитый ученик преподобного Максима Грека, сосланный в Отенский монастырь в 50 верстах от Новгорода после заточения его учителя, написал здесь целую книгу против ереси Косого ["Истины показание к вопросившим о новом учении". Монах Зиновий писал в назидание монахам которые спрашивали его об учении Косого, в том порядке, в каком передавали ему клирошане Хутынские присовокуплявшие по местам и свои мнения. Рассуждения его спокойны, ответы обдуманны, опровержения отчетливы, сведения удивляют обширностию. Зиновию известен был "Просветитель" Иосифа, и сочинение его показывает, что он выполнил свое дело далеко лучше своего предшественника (Обзор Русской духовной литературы ч. 1 с. 216)].
Около того же времени на Соборе рассматривалось дело дьяка Висковатого. После страшного пожара 1547 года возобновлялось стенное иконописание в придворном Благовещенском соборе; иконописцы, вызванные из Новгорода, изобразили на стенах храма вместо прежних предметов историю творения мира, Символы Веры, содержание некоторых церковных стихов в лицах, или, как говорили тогда, - "в притче". Когда окончено было стенное письмо, начались толки о новой росписи; прежние иконописцы явились первыми с осуждением новых росписей и вселяли в простодушных подозрения. Дьяк Висковатый, имея, вероятно, неприязнь против любимца царского Сильвестра поднял открытое волнение, шумел, бранил новые иконы, а еще более - надзиравших за работою. Он указывал народу на Сильвестра и Благовещенского священника Симеона, как на сообщников Бакшина. Поднялось волнение. Висковатый устно и письменно изложил пред Собором свои сомнения о "новостях", говорил, что другие изображения, кроме указанных седьмым Вселенским Собором, запрещены; высказался даже, что лицо Бога Отца - неизобразимо. Митрополит Макарий, которому, вероятно, известны были иконописцы и их работа еще по Новгороду, устно и письменно разрешил сомнения Висковатого. Священники Сильвестр и Симеон оправдались во взведенных на них подозрениях, и первый присовокупил: если некоторые изображения соблазняют народ, то пусть Собор рассудит, не должно ли запретить их. Собор решил, что поскольку нигде не было запрещения новым иконам, то нет нужды запрещать новые иконы за то, что они новы, указал в Ветхом Завете на явление Бога Отца в образе Ветхого Деньми, поставил на вид Висковатому и правило Трульского Собора: "Не подобает пред людьми простыми учительного слова подвигнути, или учити, сам себе учительство усвояя, но внимати от Господа преданному чину". Висковатый принес раскаяние. Собор за то, что он произвел волнение в народе и несправедливо говорил, особенно об изображении Бога Отца, наложил на него духовную епитимию [В Благовещенском соборе изображены тогда в лицах церковные стихи: "Приидите людие Триипостасному Божеству поклонимся; Единородный Сыне; Во гробе плотски". В Новгороде символические изображения появились еще ранее. Весьма вероятно, что новгородские и псковские иконописцы переняли их у западных художников, с которыми имели сношения].
Между тем внутреннее благосостояние государства отразилось и победами над врагами: царства и области постепенно падали к ногам юного царя; обломки Золотой Орды, рассыпавшейся при Иоанне III, вошли в державу его внука. Еще недавно грозили Крым и Казань взаимно поддерживать свои силы и хан Девлет-Гирей опустошительным набегом приближался было к столице, приводя в трепет думу боярскую и отрока Иоанна; но бежал обратно в степи при одном слухе о вооружении возмужавшего царя. В последний раз взволновалась Казань и возбудила гнев Иоанна. Большие приготовления воинские предшествовали величайшему из ратных подвигов того времени. На пути к мятежному городу заложена была Свияжская крепость; увещательные грамоты митрополита возбудили ее новых поселенцев и собравшиеся полки к святому исполнению своего долга [Еще до похода Иоанна на Казань великий заступник земли Русской, преподобный Сергий Радонежский, назнаменовал благословением своим место для христианского города Свияжска. Когда был основан Свияжск и в нем монастырь с храмом чудотворца Сергия, тогда от храмовой иконы его совершились многие исцеления. Старшины горных черемис, Пришедши в Свияжск, сказывали: "Лет за пять до основания сего города, когда место сие было еще пусто, когда Казань была спокойна, мы часто слыхали здесь русский церковный звон. Удивляясь и приходя в страх, мы посылали легких молодых людей к сему месту посмотреть, что такое происходит; и они слышали голоса прекрасно поющих, как будто в церкви, а никого не видали, кроме одного вашего старого инока, который ходил с крестом, благословлял на все стороны, как будто размерял место, где теперь город; и все то место наполнялось благоуханием. Когда посланные нами покушались ловить его, он становился невидим. Когда пускали в него стрелы, стрелы не ранили его, а летели вверх, падали на землю и ломались. Мы сказывали о сем нашим князьям, а они - царице и вельможам в Казани". (Некоторые черты жития преподобного Сергия после смерти, собр. Филаретом, митрополитом Московским, с. 58)]. Наконец поднялся сам Иоанн; блистательный поход его имел совершенное подобие крестового; торжественность обрядов церковных мешалась с упражнениями воинскими; молебствия начинали и заключали каждый подвиг. В виду Казани расположился необъятный стан русский, и близ шатра царского разбит шатер церковный. Пред началом приступа все войско очистило совесть исповедью. Царь молился в походном храме, при совершении литургии готовясь к приобщению Святых Тайн. Когда диакон возгласил слова Евангелия: "Будет едино стадо и един пастырь!", грянул гром первого взрыва подкопов; при словах ектении: "Покорити под нозе его всякого врага и супостата" - второй взрыв поднял на воздух стены Казанские. Сеча закипела, но царь причастился и дождался конца литургии. Едва успел он сесть на коня, как принесли ему весть: "Казань взята!" Это событие совершилось 1 октября 1552 года и сопровождалось избавлением 60 тысяч христиан, томившихся в неволе мусульманской.
Торжествующий победитель сам водрузил первый крест посреди покоренного города и, обойдя по стенам с хоругвями и иконами, посвятил Пресвятой Троице бывшую столицу царства Казанского. В несколько дней была создана им малая церковь Благовещения, начаток просвещения северо-востока. Неисчислимы были счастливые последствия взятия Казани, прославившего имя Иоанна в Европе и Азии: владетель Сибирский предложил ему дань, князья Горские и Черкасские - подданство. Скоро пало пред его оружием и другое царство татарское - Астрахань, хотя с меньшими усилиями. Казаки, новый народ, образовавшийся еще при деде Иоанна из разнородных племен на верховьях Дона и на порогах Днепра, тревожили Крым и Литву и соединились под предводительством вождей русских, чтобы наступить на хана. Еще Иоанн 3-й поставил им одно только условие: хранить и всегда защищать Православие. Достаточно было одного повеления Иоанна 4-го, и последний остаток силы батыевой исчез бы в пределах наших, но царь не послушал совета благоразумных вельмож, обратил честолюбивый взор на Ливонию, и Крым ожил для бедствий Русской земли.
Торжественно и радостно возвращался царь-победитель из покоренной Казани; рождение сына Димитрия, возвещенное ему но пути домой, еще более усугубило радость. Он направился в Лавру дивного чудотворца Сергия, чтобы принести там благодарственное моление; два святых мужа, как жильцы иных времен, встретили его у гроба Сергиева: святитель Иоасаф, пострадавший во дни его юности, и преподобный Максим Грек, доживавший в заточении многострадальную старость. Другая, более торжественная встреча ожидала его в Москве: митрополит Макарий со всем духовенством стоял на том месте, где некогда предместник его Киприан принимал икону Владимирскую как залог спасения Москвы от Тамерлана. В умиленной речи изложил царь все о своих победах, смиренно относя их к молитвам святителей, и в избытке чувств простерся пред собором. В свою чреду приветствовал его Макарий, благодаря от лица всей земли Русской, и пал к ногам его с духовенством и бесчисленным народом. Последняя сладостная встреча была в Кремле - супруга Анастасия с младенцем. Крещение его ознаменовалось принятием в недра Церкви царицы и двух царей Казанских: митрополит сам испытывал искренность обращения. В новопокоренном царстве Казанском открыта, по определению Собора 1555 года, новая архиепископия, к которой причислена Казань, Свияжск, нагорная сторона и вся Вятская земля. Для устроения церквей в новопросвещенной стране и на содержание причтов царь сделал значительные пожертвования из казны; то же вменено в обязанность монастырям и святителям. Пастырем по жребию избран был Гурий, игумен Салижаровский, а в помощники ему даны архимандриты Герман и Варсонофий. Царь, отправляя Гурия в Казань, вменял ему в обязанность приводить к вере с любовию и не против воли, лучших из крестившихся наставлять при своем доме, других посылать в монастыри, не отвергать и тех, кто искал бы крещения с сознанием в вине гражданской, и ходатайствовать за подсудимых [В таком духе написана была "память" святителю Гурию (Акты Археографической Экспедиции т. I. № 241)]. Новый первопрестольник Казанский был торжественно отпущен из Москвы на судах, сопровождаемый крестами и хоругвями.
Подвиг сокрушения царства Казанского был делом достославным не только для государства, но и для свободы и успехов веры православной, страдавшей от татар целые столетия. Памятником покорения Казани сохранился для нас воздвигнутый по повелению Иоанна один из великолепнейших, храмов московских, собор Покрова Богородицы, поражающий взоры своею необычайною, полувизантийскою, полуготическою громадою [Покровский собор, что на рву, более известный под названием храма Василия Блаженного, на площади близ Лобного места, заложен "на казенные деньги" в 1554 году; довершен уже по кончине Иоанна, сыном его царем Феодором. Строил "фрязин", т.е. один из западных художников; имя зодчего не сохранилось, но по народному преданию (впрочем, не имеющему достоверных оснований) и по отзывам иностранных писателей, царь Иоанн так был доволен зданием, что велел выколоть глаза зодчему, дабы он не мог произвести ничего подобного].
Обращение царя Иоанна на путь благочестия, правды и добра казалось искренним и прочным. Но мало-помалу обстоятельства стали возбуждать в нем чувство недоверия к добрым советникам. Жестокая болезнь едва не свела в могилу молодого венценосца и послужила началом грядущих бедствий Русского царства: на смертном одре Иоанн испытал опять смуты боярские, которые еще в детстве и отрочестве были ему так горьки. Бояре в его присутствии спорили между собою, и - что наиболее поразило умирающего - самые близкие к нему люди из страха безначалия при государе-младенце или из зависти к родственникам царицы не хотели присягать законному наследнику, малолетнему царевичу Димитрию, и желали видеть на престоле двоюродного брата царского, князя Владимира Андреевича [Феодор Адашев (отец любимца) сказал умирающему государю: "Мы, до твоего возраста, испили чашу бед от правления боярского. Не хотим служить Захарьиным-Юрьевым!" Священник Сильвестр также клонился на сторону князя Владимира]. В каком волнении была душа Иоанна, когда он на пороге смерти видел непослушание, строптивость в безмолвных дотоле подданных, в усердных любимцах, когда он, государь самовластный и венчанный славою, должен был смиренно молить тех, кто еще оставался ему верным, чтоб они охраняли семейство его, хотя бы в изгнании! Иоанн перенес ужас этих минут, выздоровел и встал с одра, по-видимому, исполненный милости ко всем боярам. Казалось, он не хотел помнить того, что происходило во время его болезни, - но мог ли пылкий самодержец забыть мятеж крамольников и муки души своей, растерзанной ими в минуты борения с ужасами смерти?
С этого времени начался гибельный переворот в чувствах и делах царя, уже остывшего в любви к ближним своим советникам [Иоанну внушали, что не только Сильвестр, но и Алексей Адашев тайно держали сторону князя Владимира. Всего хуже было то, что ближние советники царя подверглись неприязни царицы, которая думала, что они хотели пожертвовать ею, сыном и братьями ее своему честолюбию]. Отправляясь на богомолье в Кириллов Белозерский монастырь с царицею и младенцем-царевичем, Иоанн посетил на Песноше бывшего Коломенского епископа Вассиана Топоркова, друга отца его, лишенного епархии в боярское правление за лукавство и жестокосердие. Маститая старость не смягчила в нем души: склоняясь к могиле, он еще питал мирские страсти в груди, злобу и ненависть к боярам. Иоанн желал лично узнать человека, заслужившего доверенность его родителя: говорил с ним о временах Василия и требовал у него совета, как лучше править государством. Вассиан сказал ему: "Если хочешь быть истинным самодержцем, то не имей советников мудрее себя; держись правила, что ты должен учить, а не учиться, повелевать, а не повиноваться. Тогда будешь тверд на царстве и грозою вельмож. Советник мудрее государя неминуемо овладеет им". Эти ядовитые слова проникли в глубину Иоаннова сердца. Схватив и поцеловав руку Вассиана, он с живостию сказал: "Сам отец мой не дал бы мне лучшего совета!" В Лавре Сергиевой царь беседовал в последний раз с преподобным Максимом Греком. Страдалец за правду не похвалил богомольного путешествия царского: "Пристойно ли тебе, государь, - говорил угасающий старец, - скитаться по дальним монастырям с юною супругою и с младенцем? Вездесущего не должно искать только в пустынях: весь мир исполнен славы Его. Если желаешь изъявить ревностную признательность к небесной благости, то благотвори на престоле. Завоевание Казанского царства, счастливое для России, было гибелью для многих христиан: вдовы, сироты, матери избиенных льют слезы: утешь их своею милостию. Вот дело царское". Иоанн не принял его совета, и преподобный Максим сказал ему чрез бояр последнее слово, что если он не попечется об устройстве сирот и вдов, то Бог у него самого отнимет сына [Преподобный Максим Грек переведен в 1551 году из Тверского Отроча монастыря в Лавру Сергиеву, наслаждался здесь полною свободою, но был изможден недугами старости после долгих страданий. Здесь он пробыл на покое еще 5 лет, преставился в 1556 году и погребен у северо-западного угла церкви Сошествия Святого Духа. Часовня над гробницею его сооружена митрополитом Московским Платоном. Святость страдальца за веру и правду ознаменована чудесами: 20 исцелений описаны в одной рукописи библиотеки В. М. Ундольского (Максима Грека житие и избранные творения, полуустав XVIII века, № 338). Последнее из описанных здесь чудес относится к 1721 году].
Предсказание Максима сбылось: царевич Димитрий скончался в дороге. Он был заменен царю двумя сынами - Иоанном и Феодором, но ничто не могло заменить царицы Анастасии. Ранняя кончина ее после краткой болезни отняла у неутешного супруга последнюю подпору на пути к добру. Никогда общая горесть не изображалась умилительнее и сильнее. Не двор один, а вся Москва погребала свою первую, возлюбленную царицу. Когда несли тело в девичий Вознесенский монастырь, народ не давал пути ни духовенству, ни вельможам, теснясь со стонами ко гробу. Все плакали, и всех неутешнее - бедные, нищие, называя Анастасию именем матери. Им хотели раздавать обыкновенную в таких случаях милостыню, но они не принимали, чуждаясь всякой отрады в день великой печали. Но еще никто не знал тогда, что Анастасия унесла с собою счастие и царя, и царства Русского!Глава II
Святители, современные первой половине царствования Иоанна IV: митрополиты святой Иоасаф и Макарий; святитель Гурий Казанский и сотрудники его Варсонофий и Герман. Преподобные иноки - подвижники: Даниил Переяславский, Герман Болдинский, Арсений Комельский, Адриан Ондрусовский, Геннадий и Никифор Важеозерские, Антоний Сийский, Нил Столбенский, святой Василий, юродивый Московский.
Обозрев церковные события в первой, достославной половине царствования первого царя Московской Руси, обратим благоговейный взор на те благодатные звезды, которые светили тогда на небосклоне русском, озаряя собою тьму глубокого невежества. В числе их были великие святители, "правоправившие слово Твоея истины" были и смиренные отшельники, уединенно подвизавшиеся в пустынях.
Митрополит Иоасаф, из дворянского рода Скрипицыных, принял пострижение в Лавре Сергиевой и с 1529 года был там игуменом. Близкий к любителю иноков и иночества великому князю Василию Иоанновичу при жизни его, он крестил сына и наследника его Иоанна у раки преподобного Сергия. Во время малолетства царя, при буйном управлении бояр, митрополит Даниил принужден был сложить с себя сан первосвятительский, и на место его избран игумен Иоасаф. В своем исповедании веры нареченный митрополит писал: "Во всем следую святейшим патриархам, соблюдающим истинную непорочную веру христианскую, установленную святыми апостолами и преподанную богоносными отцами, а не ту, которую принес Исидор с несвященного латинского Собора, просиявшего злочестием. К тому же обещаюсь не делать ничего из одного угождения великому князю или многим князьям, хотя бы грозили мне смертию, принуждая сделать что-либо вопреки божественным и священным правилам". Блаженный Иоасаф выполнил обещание свое с полною твердостию.
В эту эпоху совершенного безначалия и неистовых злодейств, которыми особенно отличались Шуйские, новый первосвятитель, заботясь о прекращении беспорядков, испросил свободу заточенному князю Бельскому, и действительно, добрый боярин, заняв место в думе правителей государства, умел остановить грабежи и насилия. Но князь Иван Шуйский схватил и отправил Бельского на Белоозеро, где его и удушили. Тогда толпы неистовых едва не убили святителя: в келью его бросали камни; во дворце самого великого князя он не нашел защиты; на Троицком подворье готовы были растерзать его. Именем преподобного Сергия игумен Алексий умолил пощадить жизнь первосвятителя. Святой Иоасаф выпросил себе милость провести последние годы на месте иноческого обета. С ним и здесь были неприятности: с ним жили тогда люди, которые сами по себе мало хотели жить в монастыре и которых загнали туда только беды жизни мирской: они часто оскорбляли блаженного Иоасафа припадками своего мирского своеволия. Невольными и вольными скорбями святитель очищал душу свою для светлых радостей неба и мирно почил 27 июля 1555 года [Мощи святого митрополита Иоасафа почивают под спудом в южном притворе Троицкого собора Лавры, в Серапионовской палатке, прямо против входа. Память его празднуется в день преставления].
В уединении блаженный Иоасаф еще потрудился для Церкви, рассматривая присылаемые к нему рассуждения Стоглавого Собора [Замечания святителя Иоасафа помещены особою главою в книге так называемого Стоглавника], и усердно занимался исправлением книг для пользы общей. В сборнике его читаем: "Божиею благодатию и Пречистой Богородицы помощию переписал житие святой преподобный отец. Писал же с разных списков, тщася обрести правый. И обретох в списках много не исправлено. И елика возможна моему худому разуму, сия исправлял, а яже невозможна, сия оставих, да имущий разум больший нас, тии исправят неисправленная и пополнят недостаточная" [Историческое описание Лавры с. 157. - В патриаршей (Синодальной) ризнице хранится алтабасный саккос святого митрополита Иоасафа].
Достойный преемник его, митрополит Макарий, поставленный из архимандритов Лужецкого монастыря на кафедру Новгородской архиепископии (в 1526 г.), был избран на митрополию в 1542 году и, как мы уже видели прежде, председательствовал на нескольких Соборах. Забота его об уменьшении заблуждений и суеверий в народе и о распространении просвещения - одна эта забота уже дает ему почетное место между великими учителями Церкви. Множество письменных трудов, учреждение типографии, попечение о лучшем устройстве иноческой жизни, о распространении христианства на северных и восточных окраинах Руси, наконец, благотворное влияние на молодого царя делают навсегда незабвенным имя первосвятителя Макария.
Определение Собора 1551 года о необходимости пересмотра книг, очевидно, вело к тому, чтобы большинство людей осознало на опыте, в каком печальном положении находятся богослужебные книги. После такого опыта должно было согласиться, что против повреждения книг рукописных надобно воспользоваться тем средством, которым давно уже пользовались в южной Русской митрополии - надобно ввести печатание книг. Царь Иоанн просил датского короля прислать в Москву книгопечатников, и в 1552 году прислан был королем типограф Ганс. Впрочем, и в Москве святитель Макарий нашел русских, знающих дело типографское. Диакон Иоанн Федоров и Петр Тимофеев приняли на себя приготовить все нужное для типографии. В Новгороде сыскался резчик букв Василий Никифоров. Первые опыты печати, как и во всем, были неудачны: не прежде как в 1564 году напечатана была первая книга - Апостол [При печатании Апостола не пользовались греческим текстом, а потому не могли выбрать лучшего списка. Издатели называют текст Нового Завета текстом 70 толковников], уже по кончине Макария.
Обратимся к словесным произведениям приснопамятного святителя. Он владел блистательным даром красноречия. Речи его к царю - при браке его, пред походом царя на Казань и по возвращении из Казани - написаны с одушевлением и красноречиво. Таковы же увещательное его послание к войску в Свияжске пред началом Казанского похода и пространное послание к царю от 17 июля 1552 года с увещанием идти смело против врагов Христовых [Древняя Вивлиофика XIX, стр. 227. Царственная книга. Исторические акты I, № 150, 160], учительные послания о молитве против разных ересей, в Водскую пятину об искоренении язычества [Востокова Описание Румянцевского музея, с. 626. Дополнения к историческим актам 1. № 38. Последнее послание - памятник апостольских трудов Макария, еще архиепископа Новгородского, для распространения света Христова между оставшимися язычниками. Мы упоминали об этих трудах в VI главе III части "Рассказов"] и многие другие. Глубоко умилительно духовное завещание святителя [Исторические Акты 1. № 172].
Весьма замечательны труды блаженного Макария на поприще истории. Красноречивый слог, каким описаны в Степенной книге 26 лет царствования Иоанна, скромность, с какою коснулись здесь действий митрополита Макария и опустили речи и послания его к царю, показывают, что труд митрополита Киприана в составлении Степенных книг продолжен был самим Макарием. Несомненно и то, что он дополнил труд Киприана внесением житий святых [Святитель Макарий заботился о составлении житий и служб русским святым, которым установлено праздновать на Соборе 1547 года (имена их исчислены нами в предыдущей главе). Из биографов и песнопевцев того времени известны: Михаил Тучков, боярин, в иночестве Илья; блаженный Иродион, ученик преподобного Александра Свирского; Хутынский игумен Маркелл, Владимирский инок Михаил, Псковский священник Василий и другие. Сочинения Василия отличаются от всех прочих скудостию смысла и обилием басней]. "Великая книга Минеи-Четьи" - блистательный памятник трудов Макария и самый богатый подарок для истории. Это целая библиотека сочинений исторических, поучительных и назидательных, состоящая из 12 огромных фолиантов. Над составлением ее проведено двенадцать лет. За основание приняты синаксари, или, как несправедливо называли их, прологи; потом помещены не только полные жизнеописания, не только слова на дни святых и на праздники, но и целые обширные сочинения учителей Церкви ["Писал есми, - говорил сам Макарий, - сия книга в Новгороде, как есми там был архиепископом, а писал есми и собирал и во едино место их совокуплял дванадесят лет, многим имением и многими различными писари, не щадя серебра и всяких почестей, наипаче же многие труды и подвиги подъях от исправления иностранных и древних пословиц, переводя на русскую речь... иная же и доднесь в них не исправлена пребысть и сия оставихом по нас могущим с Божьею помощью исправити". Князь М. А. Оболенский отыскал книгу Великих Миней за август, с собственноручными поправками Макария (Москвитян. 1850, т. V). Видно, что Великие Минеи окончены уже в Москве. Полный экземпляр, отданный святителем в Московский Успенский собор, хранится в Синодальной библиотеке. Сверх того там же и в других библиотеках находятся экземпляры неполные].
Незабвенны для иночества заботы Макария об устройстве общежития в обителях. Тогда как многие из московских монастырей, по учреждению святого Алексия и преподобного Сергия сохраняли чин общежития, почти все новгородские монастыри, в том числе и Антониев, до 1527 года не имели сего чина. "Каждый. - говорит летопись, - в своей келье имел трапезу, все отягчались житейскими печалями". Некоторые монастыри имели у себя приходы наравне с церквами приходскими. В 1528 году архиепископ Макарий собрал к себе игуменов обителей новгородских и предложил им принять устав строгого общежития. Из 18 обителей в Новгороде и близ него только две отказались принять этот устав: "в том бесчинии обыкош жити". Во всех прочих стали вводить строгое общежитие. Следствия сего скоро замечены. "Когда устроились общежития, - говорит летописец, - тогда начала умножаться благодать Божия, благочиние усилилось, число братий увеличилось! Тогда же владыка назначил для инокинь особые монастыри, поставив над ними игумений, а игуменов, дотоле заведовавших женскими обителями, вывел в мужские обители. Тем монастырям, которые изъявляли желание принять строгое общежитие, архиепископ давал грамоту благословения с объяснением чина общежития [Известна грамота митрополита Макария с благословением на общежитие у Востокова в Описании Румянцевского музея, с. 780].
Когда Макарий возведен был на митрополию, он стал заботиться, чтоб и во всей митрополии обители иноческие подчинились уставу общежития. Намерения святителя были приведены в исполнение, но не повсюду, - привычка к старому обычаю была слишком сильна.
Наконец, попечения об исправлении юного царя и о руководстве его на пути правды и добра составляют также великую заслугу приснопамятного святителя. Священник Сильвестр, пробудивший совесть Иоанна после великого пожара и с того времени имевший сильное влияние на царя, был, без сомнения, известен Макарию еще в Новгороде и им переведен в Москву. Блаженная кончина великого святителя последовала 31 декабря 1563 года, когда царь Иоанн уже совратился с доброго пути, но не успел еще сделаться ужасом человечества [Митрополит Макарий погребен в Московском Успенском соборе, у северной стены. Современники глубоко чтили память святителя, как мужа богоугодного. В "Книге о российских святых" имя его поставлено между святыми с прозванием "чудного" (чудотворца). В сборнике Румянцевского музея, скоропись XVII в. № 364 помещено сказание о жизни "иже во святых отца нашего чудного Макария митрополита" (л. 319) и "Сказание о явлении преподобного отца Александра Свирского и с ним во святых чудного отца Макария митрополита" (л. 322)].
Ко времени первосвятительства Макария относится начало апостольских трудов в покоренном царстве Казанском. Нет сомнения, что выбор архипастыря для новой паствы и достойных его сотрудников принадлежит митрополиту Макарию. Святитель Гурий, в крещении Григорий, родился в Радонежском городке, где жил некогда преподобный Сергий в родной семье своей, до удаления в пустыню. Родителями Григория были дворяне Руготины, бедные и малоизвестные. В доме благочестивого отца сын получил и благочестивое воспитание, и обучен был читать и писать. Сыновья незнатных дворян обыкновенно служили тогда, если не в службе великого князя, то при домах богатых княжеских фамилий. Так служил в доме князя Ивана Пенькова и Григорий Руготин. Григорий был умен и деятелен, нрава кроткого и послушливого, честности неподкупной; он любил ходить в храм Божий на молитву, молился и в доме; любил целомудрие и, охраняя его, держал пост, подавал нищим милостыню, какую только мог. Ум, строгая честность и благочестивая жизнь Григория приобрели особенное доверие к нему князя и его супруги: Григорию поручено было все правление по княжескому дому. Товарищи Григория стали завидовать его счастию и оклеветали чистого юношу в преступной связи с княгинею. Гневный князь придумал жестокую месть: была выкопана яма и в нее опущен сруб, сюда заперли Григория. Только малое отверстие сверху темницы пропускало в нее свет, и в то же окошко бросали Григорию на пять дней по снопу овса и опускали немного воды. Тяжко было положение невинного страдальца; природа отвращается от страдания и неправды. Но благочестивая душа его скоро помирилась с темницею. "Мученики, - думал Григорий, - терпели и не то при всей своей святости; темница избавила меня от соблазна и тревог мирских. Это уединение оставляет мне полную свободу готовиться к вечности, а для чего и жить на земле, если не для вечности?" И вот блаженный Григорий "в таковой беде наипаче простирается на славословие Божие, терпя и благодаря Бога о всем". Уже проходил второй год заключения, когда один из товарищей по княжескому дому, бывший другом Григорию, упросил сурового сторожа дозволить подойти к окну темницы и поговорить с заключенным; расспросив о состоянии заключенного, он вызвался доставлять ему приличную пищу. Григорий поблагодарил друга за участие и сказал: "Без наказания, которое терплю я, душа моя могла остаться неисцеленною; благодарение Богу за все! В пище не имею я нужды; а прошу тебя приносить чернила и бумагу: я стану писать азбуки, а ты будешь продавать их и деньги после покупки бумаги станешь раздавать нищим". Так Григорий и в темнице хотел, чтобы дети учились закону Божию, так же как хотел помогать бедным, сам терпя крайнюю нужду. Спустя два года неожиданно в дверях темницы блеснул свет. Григорий, сотворив молитву, толкнул дверь, она отворилась. Страдалец понял, что Господь посылает ему свободу. Он взял икону Божией Матери, бывшую с ним в темнице, и пошел оттуда прямо в обитель преподобного Иосифа Волоколамского, известную тогда по строгой жизни иноков. Там он и постригся с именем Гурия.
После многолетних подвигов в посте, безмолвии и богомыслии, к которым приучился еще в темнице, Гурий был возведен на игуменство в Иосифовом монастыре; потом, по воле царя, принял на себя настоятельство Селижаровской обители [Селижаров Троицкий монастырь Тверской епархии находится в Осташковом уезде, при впадении речки Селижаровки в Волгу. Время основания его неизвестно].
Для завоеванного Казанского царства Собор определил избрать архиепископа. Это место служения в тогдашнее время было чрезвычайно важно; здесь надлежало быть мужу с апостольскою ревностию и чистотою души, чтобы благоплодно проповедовать святую веру незнающим ее. Поэтому и избрание архипастыря происходило необыкновенным образом. По совершении молебного пения митрополитом из четырех жребиев взят был с престола один, и это был жребий Гурия; потом взят один из двух, и это был опять жребий того же избранника. В 1555 году святой Гурий Собором архипастырей рукоположен в сан архиепископа Казанского. Отправясь из Москвы водою, архипастырь в каждом городе встречаем был молебствиями и сам совершал молебствия, так что все путешествие святителя до Казани, продолжавшееся два месяца, было почти непрерывным молением.
Первопрестольнику Казанскому даны были два достойных помощника для многотрудного его служения: Герман, бывший архимандрит Старицкого монастыря, бывший на покое в Иосифовом монастыре [Святой Герман, в крещении Григорий, был из знаменитой фамилии Полевых, происходившей от князей Смоленских. В ранней юности постригся он в обители Иосифовой, где отличался строгою жизнию родной дядя его Нил (в мире Никифор Васильевич Полев); там пользовался он наставлениями богомудрого страдальца Максима Грека и добродетельного игумена святого Гурия Руготина, для которого трудился в списывании книг. Назначенный на игуменство в Старицкий монастырь, блаженный Герман настоятельствовал только два года и удалился на апостольские подвиги в Казань с наставником святым Гурием], и Варсонофий, игумен Песношский; первый определен архимандритом в Успенский монастырь города Свияжск, а последнему предназначена была архимандрия в новой обители Преображенской, которую он должен был сам еще основать в Казани. Варсонофий был сыном Серпуховского иерея Василия и сам получил в крещении то же имя. В 1512 году сыновья хана Менгли-Гирея опустошили берега реки Ока и захватили многих в плен; в том числе и юного Василия. Горько было положение пленника! Зная на память псалмы Давидовы, он взывал к Богу отцов своих: "Отец мой еси Ты, Бог мой и заступник спасения моего (Пс. 88:27); избави мя от руки чуждых" (Пс. 143:7). Молитва и богомыслие не только облегчали скорбь его, но доставляли сердцу его такое утешение, какого не чувствовал он в доме родительском. В нем росла любовь к Богу, а с нею и преданность воле Его. В таком расположении души молодой Василий работал на неверных со всем усердием и обучался послушанию безответному, терпению и незлобию. Пост, сперва невольный, обратился в дело воли его. Утомительные работы невольника занимали у него все время дня, и он посвящал ночь молитве. Всегдашняя готовность к услугам, верность и жизнь чистая смягчили сердце варваров; на другом году плена облегчили ему тягость трудов и дали некоторую свободу. Василий изучил разговорный язык татарский; по своей даровитости он узнал его настолько, что мог излагать мысли свои на письме, изучал основания магометанского зловерия, так что мог ясно говорить о заблуждениях учения Магометова. Основательным познанием языка и веры татар исполнилась премудрая цель, для которой Господь попустил рабу своему быть в плену. И вот спустя три года плена отец нашел средства выкупить дорогого сына из неволи татарской.
Василий возвратился на родину, но сердце его уже не могло увлечься земными радостями. Раб Божий покорил сам себя игу Христову в Андроньевской обители и в монашестве был наречен Варсонофием. Потом жил он при Тверском епископе Акакии в сане иеродиакона. Там и здесь совершаемы им были иноческие подвиги с полным усердием. Слух о духовной жизни его дошел до митрополита Макария, и в 1544 году он был посвящен в игумена Песношской обители.
Много трудов предстояло на новом поприще святителю Гурию, бодрому духом, но изнуренному плотию (темничная жизнь навсегда расстроила его здоровье). Хотя существовали начатки христианства в земле Казанской, уже напоенной кровию мучеников Христовых [В Казани пострадали за веру Христову: в 1529 году русский пленник Иоанн, а в 1552 году Стефан и Петр, уроженцы Казанские, обратившиеся из магометанства в Свияжске], но ревностный святитель и сотрудники его должны были неусыпно трудиться: прежде всего поучать духовенство, новокрещенных утверждать в вере и благочестии, магометан и язычников обращать к святой вере убеждениями, не прибегая к насилиям, за магометанина и язычника, осуждаемого судом за преступление, но принимающего святую веру, ходатайствовать пред начальством о прощении вины его. Святитель, выполняя эти правила, присовокуплял для успехов веры молитву и милосердие: в доме его находили себе пищу и помощь всякая бедность и нужда. Неверующие видели, что вся жизнь его - любовь святая, любовь благотворительная для всех без различия. На втором году служения своего святитель начал строить близ Казани Зилантов монастырь. По уставу святителя, иноки этой обители занимались обучением детей чтению и письму, преимущественно же - закону Божию. Благочестивое желание знакомить детей с верою и правилами христианскими, пробудившееся еще в темнице, теперь развилось в святом Гурии с особенною силою [Доныне жители Казани, начиная учить детей своих грамоте, испрашивают благословения святого Гурия при раке мощей его. Так памятна в том крае любовь святителя к делу образования детей!]. И труды евангельского проповедника в стране мрака были благоплодны: "Божественный муж, - как свидетельствует Гермоген, один из преемников его, - учением своим привел ко Христу множество душ".
Ревностно помогал наставнику своему блаженный Варсонофий. Вместе с добрыми иноками, взятыми им из Песноши, он устроил в Казани новую общежительную обитель Преображенскую [Еще цел там устав, данный "в общий монастырь Спаса многогрешным чернцем, архимандритом Варсонофием, что был игумен на Песноше; а писан устав с Песношского"], и неутомимо трудился в обращении мусульман. В этом подвиге помогали ему знание языка и веры татар и искусство врачевать болезни. Знание татарского языка помогло ему войти в близкие отношения с татарами, а основательное знание учения Магометова и его глубокий ум подкрепляли обличения его мусульманства неотразимыми доводами. Уменье лечить болезни привлекало к нему больных всякого рода, тогда как болезнь сама отворяет душу для лучших чувств, а следовательно, и для принятия мыслей христианских; к тому же терпеливое и бескорыстное лечение со стороны Варсонофия внушало доверие к безвозмездному врачу не только в больных, но и в здоровых.
Другой сотрудник святого Гурия, блаженный Герман, устроил обитель иноческую в Свияжске, учил детей, во множестве крестил магометан и язычников в струях Волги и усердно выполнял поручения святителя по епархии. Со своей стороны, святой Гурий оказывал ему особенное доверие, поручил суду его все сельские церковные причты Свияжского уезда, а монастырь его освободил от своего суда.
Последние три года жизни святитель Гурий лежал на одре болезни и не мог совершать служение и даже ходить в храм. Но дух его молился и молитвою низводил благодать небесную на его паству. В великие праздники носили его к литургии в соборный храм Благовещения Богоматери, построенный им; здесь сидел он или даже лежал, слушая службу Божию; душа его горела желанием молиться вместе с паствою своею в дни общей хвалы и молитвы. Блаженная кончина его последовала 4 декабря 1563 года. Преемником его кафедры стал святой Герман.
Вскоре после того (в 1567 г.) святой Варсонофий рукоположен был в сан святительский на Тверскую кафедру; но спустя четыре года, отягченный старостию, отказался от управления епархиею и возвратился в Казанский Преображенский монастырь.
В обители продолжал он подвижническую жизнь. Когда от дряхлости не мог он ходить в церковь, ученики возили его на тележке к богослужению: так любил он молитву и славословие храма! Блаженная кончина его последовала 11 апреля 1567 года на 86 году жизни его [Мощи святого Варсонофия были погребены в храме обители его, подле мощей святого Гурия. В 1596 году при построении каменного Преображенского храма на месте деревянного обретены гробы обоих святителей. "Вся рака святого Гурия, - говорит очевидец (святитель Гермоген), - наполнена была благоуханным мирром, и мощи плавали; святое тело было нетленно; только верхней губы несколько коснулось тление. Сам я, недостойный, грешною моею рукою коснулся святого тела и чувствовал, как оно плавало; осязал и погребальные ризы - и они были целы; прикасался к мантии и сильно тянул ее, но она была крепче новой". Мощи святителя Гурия почивают открыто в Казанском Благовещенском соборе, а святого Варсонофия - в Преображенском монастыре].
Между тем как равноапостольные святители Казанские просвещали светом истинного богопознания страну, погруженную во мрак язычества и магометанства, в пустынных обителях земли Русской ярко сияли светильники благочестия, а на стогнах Москвы один дивный труженик подвизался в юродстве Христа ради.
Преподобный Даниил, Переяславский чудотворец, в мире Димитрий, еще в юных летах обнаруживал порывы души к строгим подвигам. Услышав при чтении жития преподобного Симеона Столпника, что тот тайно обвил себя веревкою для усмирения плоти, отрок отрезал себе конец веревки, которою рыбаки привязывали к берегу ладью, обвил ею стан свой и так крепко, что веревка по времени стала въедаться в тело; родители увидели у спящего мучительный пояс и поспешили снять его. Воспитанный потом для жизни иноческой в Никитском монастыре, он тайно ушел в обитель преподобного Пафнутия Боровского и, приняв пострижение с именем Даниила, пользовался наставлениями опытного старца Левкия [Блаженный Левкий был основателем Успенской пустыни на реке Рузе, в Волоколамском уезде. Мощи его почивают под спудом в Успенской церкви, ныне приходской].
По смерти родителей блаженный Даниил возвратился в Переяславль и поселился в Успенской обители, что на Горицах; архимандрит Антоний, родственник его, зная чистоту его жизни, убедил его принять сан священства. Тут совершал он особенный подвиг любви к ближним: умерших странников, убитых, замерзших и утопших бедняков на своих руках переносил в скудельницу; он просил и других сказывать ему, если увидят где застигнутого внезапною смертию, и ночью шел отпевать покойного. Так продолжал он не один год. По ночам, смотря из Горицкой кельи на скудельницу (божедомье), он думал: "Сколько тайных рабов Божиих лежит, быть может, в этой скудельнице, попав туда только от того, что не хотели они быть известными миру ни при жизни, ни по смерти!" Эта мысль особенно часто стала посещать его после того, как один странный человек, не сказавший о себе, кто он, но часто находивший у Даниила в келье покой себе, зимней ночью найден был им уже умершим и похоронен в скудельнице. По временам преподобный Даниил видел в скудельнице огонь и до слуха его оттуда доносилось пение. В блаженном подвижнике родилась мысль построить храм в божедомье, и Богу угодно было желание смиренного раба Его. Бояре Челяднины, избавленные молитвами преподобного Даниила от княжеской опалы, представили его лично великому князю Василию Ивановичу, выпросили ему дозволение иметь в своем распоряжении божедомье и построить там храм. Тогда же стали поступать приношения для построения храма, и появились желающие поселиться при нем, так что на божедомье неожиданно составилась обитель иноческая. Новые подвижники стали жить под руководством преподобного Даниила. Он обнес божедомье оградою, дал правила монашеского жития и каждый день ходил из Гориц совершать службу в божедомском храме. Великий князь Василий, уважавший преподобного Даниила, восприемника от святой купели сына его Иоанна, посетив однажды бедную обитель, назначил для нее ежегодный отпуск хлеба.
Между тем иноки Горицкие упросили преподобного Даниила быть архимандритом их обители. "Если настояли вы на том, чтобы я был вашим настоятелем, - говорил Даниил братии, - то должны слушаться меня". - "Желаем повиноваться", - отвечали иноки. "У вас есть обычай, - говорил настоятель, - ходить из монастыря на торг без благословения настоятеля; ходите в мирские дома и там пируете и ночуете по несколько суток. Прошу вас вперед не делать так". Иноки обещались исполнить волю настоятеля. "Вы ходите в бани, - продолжал настоятель, - и там бываете вместе с мирскими людьми. Этому не должно быть". Согласились и на то иноки. Преподобный Даниил продолжал: "В праздники, именины, в поминовение родных созываете вы к себе родных, друзей, знакомых с женами и детьми, и они гостят у вас по несколько дней и ночей. Вперед не только не должно быть пиров, не только не должен никто из женского пола ночевать в кельях ваших, но женщин никогда не должны вы принимать в кельи". Тяжело было на это согласиться монахам, но согласились. "Кельи у вас очень высоки, с высокими крыльцами, как у вельмож, - сказал еще преподобный, - это неприлично монашескому смирению". Братьям неприятно было это замечание, но прекословить не могли. Впрочем, не прошло и года, как преподобный Даниил отказался от настоятельства Горицкого и перешел жить в новую обитель на божедомье, где в 1530 году построил каменный храм Святой Троицы иждивением великого князя Василия.
Во время голода обитель Даниила, где уже было до 70 братии, питала страдавших от голода. Раз сказали преподобному, что муки так мало осталось, что ее не хватит для братии и на неделю. Даниил пошел посмотреть, и в то же время подошла вдова с детьми, изнуренная голодом, и просит помощи. Он дал ей муки и приказал отпустить оставшуюся муку всем нуждающимся по их просьбе. В продолжение 8 месяцев в обители Даниила доставало всем хлеба. И после голодного времени многие, зная любовь святого старца к несчастным, бросали у ворот монастыря больных, увечных и не имевших, чем кормиться. Угодник Божий с радостию принимал их в монастырь, лечил и кормил, одевал и покоил. Будучи образцом христианской любви к ближним, он до гроба был и образцом смиренного подвижничества. Он воспитал и в учениках своих любовь к подвигам. Инок Нил, родом немец, постриженный преподобным Даниилом, соблюдал такой пост, что довольствовался только хлебом и водою и то в меру.
Пред концом земной жизни своей богоносный старец посетил крестника своего, великого князя Иоанна Васильевича, и сообщил ему, что переяславские храмы святого Предтечи и святого Николая, стоящие у городских ворот, очень обветшали, так что необходимо построить новые; при этом преподобный Даниил сказал, что у ветхого храма святого Николая в земле лежат мощи святого князя Андрея Смоленского, которому в прежние времена, как он твердо помнит и знает, была служба со стихирами и каноном и лик его писали на иконах; почему ныне не отправляется пение, неизвестно. Об этом же доложил он и святителю Иоасафу. Великий князь и митрополит приказали построить новые храмы и дозволили преподобному Даниилу вместе с местным духовенством осмотреть гроб святого князя Андрея. После молебна разобрали надгробный памятник и начали копать могилу, открыли гроб и в нем мощи, обвернутые берестою, мощи нетленные и издававшие благоухание: волосы русые и долгие, одежда с медными пуговицами цела, загнута на сторону. Крупицы бересты, осыпавшиеся при отгребании земли, с верою брали недужные и исцелялись. Преподобный Даниил послал священника Константина известить о том митрополита и великого князя. Из Москвы присланы Чудовский архимандрит Иона (впоследствии Суздальский епископ) и Успенский протопоп Гурий для проверки донесения и перенесения мощей в храм. Они вздумали спросить святого старца: с чьего дозволения решился он отыскивать мощи? - и объявили, будто бы "владыка митрополит ничего не знает о том и ничего не приказывал". Старец заплакал и сказал: "Не будем искушать Духа Святого, действующего в чудных рабах Своих. Не говорите также, будто ничего не известно великому отцу нашему и святителю. Бог мне свидетель, что извещал я его сам и не только его, но и благочестивого самодержца и по их воле осмелился я, недостойный, отрыть святые мощи".
Даниил сказал потом, что противодействующие святому делу будут наказаны [Предсказание прозорливого старца сбылось: архимандрит претерпел тяжкие скорби и истязания, протопресвитер лишился любимого сына, а митрополит - первосвятительского престола]: митрополит лишится престола, архимандрит и протоиереи жестоко пострадают. Это слово сперва смутило следователей [Кто был святой Андрей и когда жил? По повествованию о нем, после смерти его нашли записку: "Аз есмь Андрей, един из Смоленских князей", нашли также золотую цепь и перстень, которые потом взял себе Иоанн Васильевич и за то дал ругу для святителя Николая. По преданию, князь удалился из родной стороны по крамолам; в Переяславле жил он, как никем не знаемый бедняк и исправлял должность пономаря при церкви святого Николая; терпел всякую нужду, но был усердным молитвенником храма, вел жизнь чистую и строгую. Так провел он 30 лет. Таковые данные о жизни того, кто не хотел быть знаем во время земной жизни своей! По догадке преосвященного Филарета Черниговского, он был сын князя Феодора фоминского Слепого и скончался около 1390 года (Русские Святые, октябрь, с. 90). Позднее при этой церкви был монастырь Князь-Андреевский; теперь она приходская. Здесь почивают под спудом мощи святого князя Андрея, Переяславского чудотворца], но потом они приняли его за плод дряхлой старости. Впрочем, очевидность дела вынудила кончить неуместный спор. Мощи блаженного князя положили в новый гроб и совершили службу.
Преподобный Даниил преставился 7 апреля 1540 года, достигнув почти 90-летней старости [Мощи преподобного Даниила обретены и освидетельствованы 30 декабря 1653 года. Они почивают открыто в сооруженном им соборном Троицком храме обители его, на северной стороне, под аркою, соединяющей собор с придельною церковью преподобного Даниила. Великолепная рака устроена в 1816 году].
В том же Переяславле-Залесском, где подвизался преподобный Даниил, родился другой подвижник - преподобный Герасим Болдинский, в миру Григорий. Еще в юных летах он усердно ходил в храм Божий; святая жизнь преподобного Даниила особенно увлекла его душу и на 13-м году он уже со слезами просил старца принять его к себе. Даниил принял отрока к себе послушником; это было еще тогда, когда старец жил в Горицком монастыре. Герасим был сапожником и по воле старца усердно служил ремеслом своим бедной братии божедомья; на время оставлял он старца, чтобы слушать наставления других подвижников и по их совету возвратясь к Даниилу, принял пострижение от рук его. Это было в то время, когда Даниил начал жить в Троицкой обители. Новоначальный инок Герасим ревностно совершал подвиги поста и молитвы; принимал пищу через день и через два, постоянно выполнял келейное правило, а иногда всю ночь стоял на молитве. Преподобному старцу усердно служил он в заботах его о новой обители, особенно при построении храмов и келий. Чистою и подвижническою жизнию Герасим снискал себе общее уважение не только в обители, но и за оградою ее; он стал известен и в Москве. Эта слава тяготила его; он желал безмолвного уединения. Прожив до 26 лет под руководством преподобного Даниила, он вышел из обители его с желанием работать Господу в уединении.
В 1528 году поселился он в Дорогобужском округе, в таком диком лесном месте, что, кроме змей и диких зверей, никого там не жило; по временам же скрывались там разбойники, так как невдалеке проходила большая дорога, на которой они занимались своим промыслом. Блаженный Герасим поставил себе хижину и в ней стал подвизаться; разбойники не раз били его, стараясь прогнать из своего соседства, но пустынник терпел и молился. В хижине своей он жил, как птица, без печалей и забот житейских, хранимый и питаемый Господом. Впоследствии появился у него сторож - ворон; если недобрый человек подходил к хижине, ворон поднимал крик и, летая, бил крыльями по лицу нежеланного гостя; то же было с хищным зверем: тому клевал он глаза, пока не заставлял обратиться в бегство. По особенному видению перешел Герасим на Болдину гору, где над потоком Болдиным стоял огромный дуб. Отсюда хотели прогнать его поселяне и отвели в Дорогобуж к наместнику, который велел посадить подвижника в тюрьму, как бродягу. Но внезапно явилась помощь: входит к наместнику царский посланный из Москвы. Увидав преподобного Герасима, которого видел вместе с преподобным Даниилом у царя, он с глубоким уважением поклонился ему и просил благословения. Наместник испугался и с честию отпустил подвижника. С того времени имя святого старца стало в уважении, и в пустыню его начали приходить ревнители благочестия. Сперва построена была молитвенная храмина для общих молитв и поставлена хижина. Потом преподобный Герасим отправился в Москву и там получил позволение на построение обители. Мало-помалу построены были храм Святой Троицы и келии для братии с трапезою. Преподобный Герасим сам трудился при постройках, трудился потом и для общежития вместе с другими: молол жерновом рожь, даже и за других, пек хлебы, рубил и носил дрова, мыл для братии свитки, прислуживал больным. Спал он мало и никогда - лежа. Пищей его был хлеб с водою.
Кроме Болдина монастыря, преподобный Герасим построил еще Предтечев монастырь в Вязьме; потом в Брынском лесу на реке Жиздра основал обитель Введения во храм Богоматери. В Болдиной обители под конец жизни преподобного было до 140 братий. Он бдительно вел всех их по пути спасения. Под его руководством воспитались такие строгие подвижники благочестия, как блаженный Антоний, почивший Вологодским епископом (в 1588 г.) и доныне местно чтимый волгожанами. После многолетних подвигов преподобный Герасим преставился 1 мая 1554 года [Мощи преподобного Герасима почивают под спудом в соборной церкви Троицкого Болдина монастыря, в 15 верстах от города Дорогобужа].
Другой ревностный труженик, постриженник Лавры Сергиевой и впоследствии один из достойных преемников великого чудотворца Сергия, преподобный Арсений происходил из дворянского рода Сухорусовых. При том богатстве доходов, какие тогда имела обитель Сергиева, преподобный Арсений не изменялся в любви своей к нищете и посту. Однажды великий князь Василий пришел на богомолье в обитель Сергия и на игумене богатой Лавры увидел одежду разодранную и заплатанную. На вопрос изумленного великого князя братия отвечала: "Игумен наш - истинный раб Божий и живет в Боге; но он думает только о том, как бы оставить нас и удалиться в безмолвную пустыню". И, действительно, в 1527 году любитель безмолвия оставил игуменство и удалился в необъятный Комельский лес, где прежде него уединялись многие отшельники; избрал себе самое глухое место, на берегах речек Кохтыжа и Лежа, водрузил крест, поставил келью и стал подвизаться в безмолвном уединении. Место это, в 36 верстах от Вологды, еще и ныне окружено трясинами и болотами. Крестьяне, ходившие сюда то для рубки леса, то для звериной ловли, сочли помехою себе келью Арсения и разорили ее. Давая место гневу, пустынник ушел в Шилегонский лес, на речку Ингарь или Маслянку, и здесь стал подвизаться. К нему стали приходить ревнители пустынной жизни, и, сверх того, многие жители страны Вологодской, гонимые нашествием татар, толпами бежали в Шилегонский лес. Так безмолвие пустынников нарушено было поселившимися близ пустыни изгнанниками.
Любитель безмолвия, поручив небезмолвную "Арсениеву пустынь" одному из учеников своих, решился водвориться опять в Комельском лесу: он поселился с учеником своим Герасимом там, где прежде водрузил крест, и стал расчищать лес. Его стали тревожить не люди [От злых людей отшельник был огражден грамотою великого князя Василия Иоанновича. Этою грамотою строго запрещалось всем "около пустыни старца Арсения Сухорусова, в Комельском лесу на реке Кохтыже" рубить дрова, ставить новое поселение, гоняться за зверями и обращать в свое владение землю или лес], а звери; но молитвою своею он смирил их, и медведи уступали ему свои берлоги. Когда собралось к нему несколько учеников, он поставил храм в честь положения ризы Богоматери во Влахерне. Иногда посещал он и Шилегонскую пустынь. На пути из одной пустыни в другую он имел обычай беседовать о спасении души со встречавшимися с ним, а останавливаясь в селениях, назидал простых людей словом спасительным. Если замечал, что кто-нибудь в поле трудится в праздник или в день воскресный, то строго обличал за то. Раз поселяне ослушались его - не перестали работать в праздник, и внезапно поднявшийся ветер разметал снопы их. Проведя долгую иноческую жизнь в посте, молитве и непрестанных трудах, старец пред кончиною приобщился Святых Тайн и мирно предал дух свой Господу 24 августа 1550 года [Тело подвижника Божия положено было близ алтаря построенного им храма. Впоследствии мощи его ознаменовались многими исцелениями. Спустя сто лет после его кончины, сооружен был в обители каменный храм с приделом в честь преподобного Арсения, где под спудом почивают мощи его. Там же сохраняется Евангелие, писанное им в 1506 году, еще в лавре Сергиевой, с надписью: "писал многогрешный чернец Арсеньишко Сухарусов". В послесловии этого Евангелия сказано: "Аще будет, по грехом, опись, в ведении или неведении, исправите Бога ради, зане многи пословицы приходили Новгородския; аз, окаянный, скуден умом, рассудити на се груб и невеглас, тесен разумом". Монастырь Арсениев существует, но другая, Шилегонская его пустынь, бывшая в 40 верстах от Вологды, упразднена, церковь ее обращена в приходскую села, доныне называемого Арсеньево].
На другом краю Русского севера, в стране Олонецкой, подвизался один из достойных учеников преподобного Александра Свирского [Житие преподобного Александра Свирского помещено в третьей части наших "Рассказов" (глава V). Здесь упомянуто и о преподобных Важеозерских]: в 9 верстах от места подвигов преподобного Александра жил в своей отчине дворянин Андрей Завалишин, охотник до звериной ловли. Однажды в самом разгаре охоты Андрей увидел оленя и бросился догонять его; охотник мчался с такою быстротою, что далеко оставил за собою товарищей охоты, и все-таки олень исчез из глаз его. Вдруг Завалишин увидел пред собою хижину и следы пустынника в таком диком месте, где, казалось, никогда не ступала нога человеческая. Он постучался у хижины, и пред ним явился труженик, изнуренный постом и подвигами, в ветхой одежде. Повесть подвижника о дикой своей жизни произвела на Андрея глубокое впечатление. Это было в 1493 году. Завалишин после того часто приходил к преподобному Александру (это был он) слушать наставления его и доставлял хлеб сподвижникам его. Из беседы с отшельником познав сладость пустынной жизни, Завалишин решился последовать примеру жизни его, оставил богатое имение свое и удалился в Валаамскую пустынь; здесь принял он иночество с именем Адриана и провел несколько лет в подвигах общежития. Потом по благословению преподобного Александра избрал для пребывания своего уединенное место на полуострове, на берегу Ладожского озера. К нему собрались ученики и последователи. В пустыне построен был храм в честь святителя Николая. Однажды Адриан вблизи своей обители встретился с такими людьми, которые грозили не только существованию обители, но и жизни пустынников. В дремучем лесу острова Сала, напротив Адриановой пустыни, укрывался недобрый человек Ондрус с шайкою подобных себе, живший на счет пловцов Ладожского озера. Близкое соседство пустынника, начавшего собирать к себе других, тревожило атамана разбойников: он заявил им, чтобы они удалились с острова, иначе будет им худо. Скорбно было Адриану расстаться с пустынным местом, особенно потому, что великий наставник его благословил ему здесь жить. Он умолял разбойника предоставить это место мирным труженикам; не имея у себя денег, чтобы предложить выкуп за место, Адриан обещал атаману ходатайствовать за него пред Богом и советовал ему расстаться с худым промыслом. Разбойник смеялся над словами пустынника. Долго упрашивал Адриан разбойника с горькими слезами; наконец, атаман смягчился и сказал: "Живите". На каменистом мысу Ладожского озера, называющемся поныне Сторожевским, тогда жил другой разбойник с шайкою и сторожил пловцов. Завидуя счастию Адрианова соседа, он старался захватить и убить его. Случилось так, что оба атамана, разъезжая по озеру с шайками для промысла, встретились, и между ними завязалась битва. Жильцы Сала были побеждены, и скованный предводитель их брошен в лодку врага своего. Несчастный знал, что ожидает его мучительная смерть; он вспомнил советы пустынника - горькое раскаяние проникло в душу его, и вот он видит пред собою преподобного Адриана. "По милосердию Господа, для Которого просил я у тебя пощады пустынному братству, ты свободен", - сказал явившийся и исчез; атаман увидал себя без оков, на берегу, и никого подле себя. Пораженный до глубины души, пришел он в обитель и нашел Адриана и сподвижников его в псалмопении. Атаман пал к ногам настоятеля и просил научить его путям спасения. Оставленный в обители, он здесь и кончил жизнь свою в тихом покаянии. И соперник его по ремеслу молитвами старца Адриана, наконец, пришел в себя. Почувствовав пагубу своей жизни, он на месте разбойничьего притона основал обитель молитвы и подвизался в ней с именем инока Киприана. Новою жизнию своею, благотворительною для многих, блаженный Киприан не только привел в забвение у современников прежние недобрые дела свои, но и заслужил уважение; а Господь, Благий и Милостивый, за подвиги истинного самоотречения, прославил почившего подвижника чудесами. Так благотворно повлияла жизнь преподобного Адриана на глухой край. Основатель Адриановой Ондрусовой пустыни настолько известен был по святости жизни, что он и преподобный Григорий Пельшемский приглашены были царем Иоанном в Москву для воспринятия от святого крещения дочери царской Анны. Это было в августе 1549 года. Когда святой старец возвращался из Москвы в свою обитель и уже недалеко был от нее, близ селения Обжи злые люди напали на него и убили; злодеи надеялись найти у него деньги и не нашли ничего. Братия долго ждала своего настоятеля и уже не знала после долгого ожидания, что думать. Спустя два года в одну из ночей, в сонном видении, является преподобный Адриан одному из старцев Ондрусовой пустыни, рассказывает ему о страдальческой кончине своей, указывает место, где злодеи скрыли тело его, и повелевает перенести его в обитель. На другой день, 17 мая, иноки обрели в болоте нетленное тело страстотерпца и предали земле подле стены церкви святого Николая. Так вся жизнь преподобного Адриана была преимущественно борьбою со злыми людьми, и Господь увенчал его венцом мученика [Император Александр I, осматривая в 1819 году Олонецкую губернию, пожелал поклониться преподобномученику Адриану, взял в проводники крестьянина и без свиты отправился к гробу пустынника. Здесь долго молился он со слезами и потом прислал сосуды и книги для храма. В 1828 году мощи преподобного Адриана перенесены в новый каменный храм].
Еще два ученика того же великого наставника пустынножителей преподобного Александра, Геннадий и Никифор, подвизались на Важеозере. Первый из них, наследник богатого достояния, раздав все нищим, отправился к преподобному Александру, который тогда жил один на Свири: не хотелось дивному отшельнику нарушить своего уединения принятием кого-либо в свою келью; но усердные мольбы Геннадия заставили его расстаться с любимым уединением, - Геннадий остался учеником и сподвижником Александра. Спустя несколько лет преподобный Александр благословил Геннадия искать себе уединения в другом месте. Геннадий поставил себе келью на Важеозере и здесь подвизался отшельнически, а впоследствии дозволил он двум-трем ученикам поставить хижины подле своей кельи для безмолвной молитвы. Пред кончиною своею авва сказал ученикам: "На этом месте будет храм и киновия".
Блаженный Никифор пришел к преподобному Александру иноком и в веригах когда уже основан был монастырь Свирский; отец пустынножителей принял Никифора и потом с утешением смотрел на его подвиги в общежитии. В 1518 году он просил у великого аввы благословения поклониться Печерским угодникам Божиим. "Иди, наперед повидайся с рабом Божиим Кириллом Новоезерским", - отвечал авва. Послушный ученик исполнил волю своего старца. Когда прибыл он на берег Новоозера, то, утомленный трудом, заснул. Кирилл, окончив вечернее правило, поспешил переплыть на лодке озеро и разбудил странника. Изумленный путник просил благословения. Кирилл, поклонившись ему, сказал: "Ты благослови меня, ты послан преподобным игуменом и духовным братом Александром посетить меня, грешного". Никифор понял, кто говорит с ним. Восемь дней после того пробыл Никифор у преподобного Кирилла, наслаждаясь духовными беседами его. С восторгом радости возвратился он к своему авве и пересказал, что видел и слышал у преподобного Кирилла. "Теперь можешь идти в Киев по твоему желанию", - сказал Александр. Окончив благочестивое странствование свое в Киев, преподобный Никифор по благословению аввы поселился на Важеозере, там, где прежде него подвизался преподобный Геннадий, вблизи села Сермакса, где жили и почили родители преподобного Александра. Мало-помалу он собрал к себе любителей пустынной жизни, построил храм в честь Преображения Господня и завел общежитие. Здесь подвизался он до кончины своей, последовавшей 9 февраля 1550 года [Мощи преподобных Геннадия и Никифора почивают под спудом в пещере, близ церкви бывшего их монастыря, ныне приписанной к Свирской обители по упразднении Задне-Никифоровской пустыни в 1764 году. Над гробницами их поставлена часовня].
Еще далее, в тундрах Севера просиял святостию жизни преподобный Антоний Сийский. Сын богатых и благочестивых земледельцев Двинской волости Андрей (мирское имя Антония), научившись грамоте и иконописанию, не имел охоты к трудам земледельческим; любимым занятием его были иконописание и молитва. По смерти родителей отправился он в Новгород и там пять лет служил у одного боярина и по совету его вступил в брак; но через год жена умерла, и он решился расстаться с суетою мира. Возвратясь в дом свой, он раздал свою часть нищим и только в одной одежде отправился в Пахомиеву пустынь на реку Кена. По дороге заснув, увидел он во сне: муж благолепный с крестом в руке говорил ему: "Возьми крест свой и не бойся вступить на подвиг", и осенил его крестом. Проснувшись, провел он остальную ночь в молитве. Блаженный Пахомий [Блаженный Пахомий был основателем Кянской, или Кенской, пустыни в Онежском уезде, на реке Кене. В церкви этой пустыни, давно уже упраздненной, почивают под спудом мощи его. В рукописных святцах помещено имя его в числе святых, но время кончины не показано. По житию преподобного Антония можно полагать, что Пахомий скончался около 1520 года], облекши его в иноческую одежду, держал его в своей келье. Это было в 1508 году. Антоний прежде всех являлся в храм на молитву, трудился в поварне, нося воду и готовя дрова; пищу принимал через день и то не до сытости; память о смерти и Суде постоянно хранил в сердце. Удостоенный иерейства, один совершал он служение в храме (другого иеромонаха не было) и вместе с тем ходил на работы наравне с прочими; здоровье его было так крепко, что мог он трудиться за двоих.
По любви к пустынному уединению с благословения игумена оставил он Пахомиеву пустынь и с двумя братьями, Александром и Иоакимом, отправился на реку Шелексну; здесь избрано им место для пустынной жизни, поставлен небольшой храм святого Николая и несколько келий. Там подвижники прожили семь лет; потом, теснимые соседними жителями, ушли еще далее на север.
На глухом севере один зверолов показал пустынникам место, удобное для пустынной жизни, - Михайлов остров, окруженный глубокими озерами и омываемый с одной стороны рекою Сия. Место было совершенно дикое: тундра и лес, озера и чащи "непролазные"; оленей, лисиц, медведей, волков множество, и только по временам звероловы заходили сюда, гоняясь за зверем, но еще никогда не обитал здесь человек. Антоний поставил тут часовню и для себя с братиею - хижину. Это было в 1520 году, на 42-м году его жизни. Три года проведено здесь в крайней скудости и в тяжелом труде! Антоний очищал лес и копал землю, чтобы сделать место сносным для житья; братия начинали роптать на скудость, но неожиданно неизвестный христолюбец доставил им хлеб, муку, масло и сверх того - деньги на построение обители. Сборщик доходов Новгородского архиепископа Василий Бебр в уверенности, что у Антония много денег, вздумал добыть богатый доход для себя: он послал известных ему людей ограбить пустынников; но после сам же с раскаянием говорил Антонию, что хищникам представилось, будто обитель окружена стражею. С того времени начали посещать пустынь Антония богомольцы и доставлять ему средства к жизни.
Когда число учеников умножилось, двое старших из числа братии, Александр и Исаия, отправились в Москву испросить у великого князя Василия дозволение занять дикое место пустынною обителью и получили на это грамоту. Тогда они построили обширный деревянный храм Святой Троицы. Местный храмовый образ написан был самим Антонием и с молебным пением поставлен в иконостас. Однажды после утреннего пения оставили в храме незагашенную свечу: храм объят был пламенем, когда вся братия была на работе с Антонием. Весь храм и вся утварь сгорели, осталась только антониева икона Святой Троицы. Построен был новый храм и другой, теплый, при трапезе. По общей просьбе братии Антоний принял звание игумена, но продолжал быть примером любви к труду; он каждый день был в храме при каждом богослужении и потом в худой одежде то чистил он лес, то трудился на пашне, то занимался иконною работою. Праздности не любил ни в себе, ни в других; о больных заботился с отеческою любовию; пища и одежда была у него в обители для всех одинаковая; нетрезвость считал тяжким грехом. Старец внушал братии никогда не увлекаться гневом, жить в кротости, терпении и любви. От иконы Святой Троицы еще при жизни преподобного Антония получались исцеления.
Пред кончиною своею по просьбе учеников оставил он духовную грамоту: "Братия и отцы! - писал он. - Видите, постигла меня, грешного, старость: часто подвергаюсь болезни, которою и теперь отягчен. Все болезни мои говорят мне об одном - о смерти и о Страшном Суде. Сердце мое смущено от грозного исхода, и страх смерти напал на меня. Вы любовию своею понуждаете меня, грешного, написать, как вам жить после моей смерти. Господь Бог видит мои беззакония и в ваших глазах мои грехи. Вы видели - не был я примером ни одной добродетели. Вы называли меня, грешного, отцом своим, пастырем и учителем; но я не пастырь и не учитель. Един есть пастырь Христос. Неразумием своим я, грешный, разорял ваше богоугодное житие. Но не отчаиваюсь я в своем спасении, а надеюсь на милость Божию и на ваши молитвы. Бог говорит: "Не приидох призвати праведники, но грешники на покаяние". Святыми молитвами вашими, по слову пророка, возлагаю на Господа печаль мою: пусть творит со мною, что Ему угодно. Он хочет, чтоб все спаслись и пришли в уразумение истины".
"Много бы нужно писать вам из Святого Писания. Но вы знаете, что я умею грамоте лишь отчасти; да и боюсь Владыки моего Христа, Который сказал, что прежде надо самому делать, а потом учить. Поручаю монастырь свой и вас Богу и Пречистой Матери Его и преподобному Сергию, великому чудотворцу. Назначаю вам, по вашей просьбе, строителя старца Кирилла; пусть с ним священники соборно решают монастырские дела в трапезе при всей братии. Если иные строптивые и своевольные не захотят жить по монастырскому чину, не станут повиноваться строителю и братии, выгоняйте их из монастыря в страх прочим; если же такой возвратится с раскаянием, то нужно принять его, как своего, простить и считать не врагом, а братом... Прежде всего имейте страх Божий в душе, да вселится в вас Дух Святой и научит вас всякой истине! Живите общею жизнию по духу и телу, в пище и одежде, по заповеди святых отцов. Строитель пусть довольствуется братскою трапезою, не прибавляя себе ничего; то же - в одежде и обуви, разве по особенному усмотрению. Не держите хмельного в монастыре и не принимайте от христолюбивых. Женский пол отнюдь не должен ночевать в монастыре, и миряне не должны ночевать в кельях вместе с братиями. Поите и кормите бедных досыта; подавайте милостыню, чтобы не обедняло это святое место. Здоровые из братии для своего спасения не должны оставаться без работ. Не дозволяйте ставить дворов вокруг монастыря; скотный двор пусть стоит за озером. Молю вас, храните это".
Передав управление обителью ученику своему Кириллу, преподобный Антоний мирно почил на 79-м году жизни своей 7 декабря 1556 года [Память преподобному Антонию установлено праздновать в 1579 году. Мощи его, прославленные многими чудотворениями, почивают под спудом в соборном храме основанного им Троицкого Сийского монастыря, в 92 верстах от Холмогор, на полуострове Михайловского озера, из которого вытекает речка Сия, впадающая в Двину. В обители сохранились доныне: чудотворная икона Пресвятой Троицы, фелонь и посох преподобного Антония и писанное им Евангелие].
В то же время и на острове другого озера подвизался отшельник. Уроженец Валдайского у езда, постриженник Крынецкой обители преподобного Саввы (близ Пскова) преподобный Нил удалился сначала на реку Серемля (тогда Ржевского, ныне Осташковского уезда). Поставив хижину, довольствовал он тело свое только травами, а дух насыщал молитвою и богомыслием. Он не давал простора желаниям плоти и жил духом для Господа, потому и Господь был с ним. Раз хотели напасть на него злые люди; он вышел к ним навстречу с иконою Богоматери, и они бежали. К нему приходили многие за наставлениями и с просьбою о молитве; жизнь его принесла пользу многим людям. Но он считал себя неутвердившимся в добре, а известность имени своего - опасною для души. Потому сильно желал он безмолвия. Однажды после молитвы задремал он и услышал голос: "Нил! Иди на озеро Селигер, там на острове Столбенском можешь спастись". Узнав от приходивших к нему, где и каков Столбенский остров, Нил в радости о готовом для него безмолвии поспешил исполнить веление свыше [Доныне часовня и келья, окруженные группою вековых сосен, остаются памятником пребывания преподобного Нила на реке Серемле, где прожил он 12 лет].
Столбенский остров на озере Селигер, заключая в себе около 8 десятин пространства, весь покрыт был дремучим лесом. От нынешнего города Осташков, если плыть водою, он в 9 верстах. Преподобный Нил рад был такому тихому месту. На первое время он выкопал в горе пещеру и прожил в ней зиму (1528 г.). Потом поставил себе небольшую келью и часовню; для овощей он возделывал землю; а прежде того питался ягодами и травою. Отшельник утешался тем, что славил Господа вместе с природою, неотвлекаем людьми. Плоть не докучала ему, и духу была полная свобода славить Господа своего.
Раз пришли к отшельнику охотники до чужого добра и потребовали денег. "Чада! - сказал гостям своим преподобный Нил. - Все сокровище мое - в углу кельи". Там стояла у него икона Богоматери. Разбойники бросились искать денег и ослепли. В слезах раскаяния просили они прощения. Нил преподал им наставление жить честно, не волноваться завистью слепою, помнить волю Божию: в поте лица твоего снеси хлеб свой; потом, сжалившись над ними, молитвою возвратил им зрение.
Иные были и добры к пустыннику. Рыбаки по временам присылали ему рыбу. И он не оставлял их без наставления. Раз послали они рыбу с одним товарищем своим; но преподобный Нил, увидев его издали, затворил окно, и тот принужден был воротиться назад. "Конечно, брат, ты совершил какой-нибудь грех, почему святой старец не принял тебя", - сказали ему товарищи. И тот сознался в нечистом плотском грехе. Они послали другого товарища - отшельник принял от него рыбу и благословил его. Святой старец охотно преподавал наставления желавшим спасения, причем с иными говорил он строгим голосом. Один человек, оскверненный плотским грехом, бесстыдно пришел к преподобному, но был обличен в грехе и с того времени стал жить в страхе Божием. Опытного в духовной жизни пустынника посещали многие с пользою для себя.
В последнее время свое святой Нил жил в пещере, приготовив в ней гроб, и молитвою готовился к переселению в вечность. Извещенный о близкой кончине он молил Господа удостоить его причастия Святых Тайн пред смертию. Великий подвижник, столь возвысившийся в духовной жизни, считал нужным для себя причаститься Тела и Крови Христовых. По молитве угодника Божия желание его исполнилось. На остров прибыл посетить отшельника духовный отец его Сергий, игумен Никольского монастыря, что на Рожку; блаженный отец исповедался и причастился Святых Тайн; он просил игумена еще раз посетить его. На другой день игумен пришел с братиею и уже застал преподобного почившим. Святой старец стоял, опершись на двух костылях - так нашли его. Он преставился 7 декабря 1554 года после 26-летнего уединенного пребывания на пустынном острове [Спустя несколько лет по преставлении преподобного Нила двое иноков, желавших подражать ею пустынножительству, поселились около запустелой его келии. В 1594 году поставлена здесь первая деревянная церковь и основана общежительная Нилова пустынь. Мощи преподобного Нила обретены 27 мая 1667 года и почивают открыто в соборном храме обители, в великолепной раке. Здесь же находится чудотворная икона Богоматери, называемая Селигерскою, принесенная на остров преподобным Нилом, и схима, в которой он был погребен. В день обретения мощей преподобного Нила мощи его обносятся вокруг обители].
Между тем, как дивные пустынножители озаряли светом богоугодной жизни своей дикие пустыни и дубравы, один великий труженик в первопрестольной Москве учил народ благочестию, посвятив себя на многотрудный подвиг юродства Христа ради. Это был блаженный Василий. В ранней молодости оставил он дом родительский [Родиною блаженного Василия было подмосковное село Елохово, вошедшее впоследствии и состав города], без крова и пристанища ходил по Москве, едва ли не нагой; зимою переносил такие морозы, от которых трескалась земля, а летом терпел зной на солнце; днем скитался по улицам, а на ночь ложился на паперти церковной и проводил время в молитве. Ни дружбы, ни знакомств не было у него ни с кем, для всех был он чужим, - так лишал он себя всякого утешения земного! Только у одной бедной вдовы иногда преклонял он голову. Ум блаженного Василия постоянно был занят молитвою и богомыслием. Во время малолетства царя Иоанна и страшных смут боярских жизнь Василия была уроком людям развратным и утешала невинно страдавших от произвола диких страстей. Нелегко было праведнику смотреть на грехи людские. Любя людей, он плакал за них и слезами своими вел их к покаянию. Так в 1547 году он горько плакал, молясь пред монастырскою церковию Воздвижения креста [На улице Воздвиженке Теперь здесь приходская церковь]. На следующий день в Москве был страшный пожар, начавшийся с этого самого храма; оба города, старый и новый, сгорели; храмы, дома, дворец великого князя исчезли: "мед, как вода, разливался", по слову летописца.
Внимательные к спасению своему замечали, что, когда Василий проходил мимо дома, в котором безумно веселились, пели песни и пьянствовали, он со слезами обнимал углы того дома. "Что это значит?" - спрашивали Василия. "Ангелы скорбные, - прерывая молчание, отвечал он, - стоят у этого дома и сокрушаются о грехах людских, а я со слезами упрашивал их молить Господа об обращении грешников". Блаженный возвышался до чудных состояний духовных. Его видели ходящим по морю, как по суху; видели это люди неверные и дивились; придя в Россию, они говорили: "Мы видели такого человека, ходящим по морю" [Песнь 6-я канона на 2 августа, в Минее Московской печати 1646 г.]. Это были персидские купцы, спасенные Василием на море во время бури.
Митрополит Макарий, узнав о блаженном Василии, сообщил о нем царю, и оба прославили Бога, воздвигшего в их время такого подвижника. Однажды царь Иоанн стоял в храме и думал, как украсить ему свой новый дворец на Воробьевых горах. После службы Василий зашел из храма к царю. "Где ты был, Василий? Я не видал тебя в храме". - "А я видел тебя, - отвечал Василий, - только ты был не во храме, а на Воробьевых горах. Всякое ныне житейское отложим попечение, поет нам Церковь". Царю вздумалось пригласить юродивого на свои именины. Подносили заздравную чашу. Юродивый три раза принимал ее и выливал за окошко. Иоанн прогневался, считая действие юродивого за пренебрежение к себе. "Не кипятись, Иванушка, - сказал юродивый, - надобно было заливать пожар в Новгороде, и он залит". Царь не был из числа доверчивых людей, послан был нарочный в Новгород, и оказалось, что блаженный сказал правду.
Один богатый вельможа любил блаженного Василия, и Василий по временам бывал у него. Раз Василий пришел к нему в лютый мороз. Сострадательный боярин стал упрашивать его, чтобы тот, по крайней мере, в такое время защитил тело свое от мороза теплой одеждой. "Хочется тебе этого?" - сказал юродивый. "Искренним сердцем люблю тебя, брат, прими в знак любви моей", - говорил боярин. Блаженный с улыбкою сказал: "Пусть так, и я люблю тебя". Боярин с радостию надел на Василия богатую лисью шубу. Блаженный по обычаю побежал по улице. Недобрые люди, увидав юродивого в богатой шубе, вздумали обманом взять ее у него. Один лег на дороге, притворясь умершим; товарищи стали просить Василия подать что-нибудь на погребение бедняка. Отдавая шубу, Василий сказал: "Лукавнующие потребятся". Когда отошел он, обманщики нашли товарища мертвым.
В последние дни свои блаженный труженик лежал на одре тяжко больным. Царь и царица Анастасия с детьми Иоанном и Феодором пришли к нему испросить молитв его за них. Блаженный, находясь уже при смерти, сказал царевичу Феодору: "Все достояние прародителей твоих будет твоим, ты - наследник". И вслед за тем скончался. Это было 2 августа 1552 года. Из 88 лет жизни своей блаженный Василий провел в подвигах юродства 72 года. Царь с боярами нес одр его. Митрополит Макарий с собором духовным совершил погребение. Тело блаженного погребено было на кладбище Троицкой церкви во рву [Мощи блаженного Василия почивают под спудом в Покровском соборе, воздвигнутом царем Иоанном Грозным в память покорения Казани. На гробнице его висят тяжелые его вериги].
Исцеления от мощей блаженного Василия начались с 1588 года. Из множества чудес, совершенных Василием в загробной жизни, заметим одно, весьма замечательное. Черноризец Герасим двенадцать лет не владел ногами и питался милостынею у Спасских ворот. "Сколько лет ты ползаешь на коленях?" - спросил явившийся ему Василий. "Двенадцать лет, и все, что имел, роздал врачам, но без пользы", - отвечал старец. "Для чего же ты, - сказал ему Василий, - не веришь святым, от которых можно получать исцеление без всякой платы? Веруешь ли, что Бог может исцелить тебя?" - "Верую, Господи, - сказал бедняк; - верую, - прибавил он, - что твоими молитвами помилует меня Бог". - "Хорошо, - сказал явившийся, - ступай же ко гробу юродивого". Герасим отправился туда и совершенно выздоровел.
"Преблаженный Василий! С юности заботился ты стать в день Суда без страха и боязни и, смело отвергнув все удовольствия телесные, последовал за Христом; собирал богатство духовное трудами и терпением со свечою, всегда горящею. Как истинный и непобедимый страдалец, явился ты с чистотою душевною и телесною, для Христа изнурив тело всякою нуждою. Потому и получил от Него дар исцелений. И ныне, блаженный Василий, моли о нас, славящих твое успение" [Стихира и тропарь блаженного Василия из той же Минеи].Глава III
Вторая половина царствования Иоанна IV. - Последние дни святого Германа Казанского. - Священномученик Филипп митрополит. - Разгром Новгорода; преподобный Арсений-затворник и праведник Никола Салос. - Преподобномученик Корнилий Псково-Печерский. - Прославление мощей святого Никиты Новгородского и чудо в Нарве. - Явление Богородичной иконы в Казани. - Заступление Богоматери во время достославной осады Пскова. - Антоний Поссевин и происки папизма. - Сыноубийство. - Смерть Грозного царя.
Страшно следить за состоянием души человеческой, когда она, предавшись вполне влечению страстей и похотей ничем не сдерживаемых, никогда не укрощаемых, не внимая ни голосу совести, ни прещениям слова Божия, направляется к погибели путем беззаконий! Трудно и медленно поднимается человек на высоту по узкому пути добродетелей, под игом Христовым и бременем креста (хотя при всесильной помощи Господа-Спасителя это иго делается благим и бремя легким). Но как быстро, без усилий и напряжений, подобно безжизненному телу, увлекаемому своею собственною тяжестию, стремятся в бездну те несчастные, которые пошли широким путем пагубы! Поразительный пример такого внезапного бедственного, приводящего в ужас падения представляет нам личность царя Иоанна Васильевича, которого наши летописцы прозвали Грозным, а современники-иностранцы - Мучителем.
Иоанн родился с пылким сердцем, с воображением сильным, с умом более острым, нежели твердым или основательным. Худое воспитание, испортив в нем естественные склонности, предоставило ему способ к исправлению в одной вере, ибо самые дерзкие развратители царей не дерзали тогда касаться сего святого чувства. Друзья отечества и благие обстоятельства сумели ее тронуть спасительными ужасами, поразить его сердце; исхитили юношу из сетей греха и с помощию набожной, кроткой Анастасии увлекли на путь добродетели. Несчастные последствия Иоанновой болезни расстроили этот прекрасный союз, ослабили узы дружества, приготовили перемену. Царь перестал чувствовать потребность в руководстве, обнаружил холодность к Адашеву и Сильвестру, помня, что они благоволили ко князю Владимиру во время болезни царской. Скоро не стало их при дворе Иоанна [Заметив немилость царскую, Адашев перешел на ратную службу и с успехом воевал в Ливонии, а Сильвестр удалился в Кириллов Белозерский монастырь и там постригся. Когда оба осуждены были заочно в Москве, Адашев был заключен в тюрьму в Дерпте, где и умер, а Сильвестр заключен в Соловки]; враги прежних любимцев восторжествовали и заочно оклеветали их пред государем: уверили его, что Сильвестр и Адашев извели царицу ядом или чародейством. Нашлись новые любимцы, которые сумели угодить Иоанну пирами и развратом. Новый брак со злонравною черкешенкою [Летописцы уверяют, что вторая жена Грозного царя, Мария, из рода Черкесских князей, много содействовала злым своим нравом к развитию лютости Иоанна. Чрез 8 лет она умерла, и царь, ненасытный в плотских наслаждениях, был женат еще несколько раз; четвертый брак был разрешен ему Собором святителей 29 апреля 1572 года с наложением епитимии (Акты Археографической Экспедиции, т. 1, № 284, с. 329)] еще более развил в сердце его подозрительность и злобу на бояр, которых почитал он изменниками; полилась кровь ручьями; появились пытки и казни неслыханные. В порыве непонятного исступления Грозный царь разделил всю державу Русскую на две части: одну назвал своею собственною, или "опричниною", в которую включил многие города и участки самой столицы под личным управлением; другую, с именем "земщины", поручил боярам, жертвуя ею во всех случаях своей опричнине. Он окружил себя ватагою буйных людей, объезжал города и села, предавая их огню, мечу и насилию, так что страшные опричники прослыли кромешниками в народе, как будто они исторглись из тьмы кромешной. Избегая столицы, в Александровской слободе [Александровская слобода (теперь Александров, уездный город Владимирской губернии) находится в 112 верстах от Москвы. Там сохранились доныне две церкви, построенные Грозным царем, с подземными ходами под одной из них. Они принадлежат теперь к девичьему монастырю] устроил он себе кельи, палаты с крестовою великолепною церковью и обнес их оградою наподобие обители; там в мантии иноческой (в которую, как бы на поругание, облек и свою кровожадную братию) ревностно исполнял он весь устав церковный, чтобы заглушить совесть, молясь и карая, из храма выходя на пытки: странная игра человеческого сердца! Благочестивые навыки, с детства, всосанные с молоком кормилицы, набожность внешняя, ставшая привычной, без отчета и отголоска в сердце, пробивались всюду сквозь жесткую, грубую оболочку страстей, которая сделалась второю природою Иоанна.
От мрачной подозрительности и лютости Грозного царя страдала не только держава Русская, но и сама Церковь.
Преемник приснопамятного митрополита Макария, кроткий, но слабый духом и телом Афанасий [При посвящении Афанасия в сан митрополита был возложен на него по соборному определению белый клобук "с рясами (воскрилиями) и с херувимом". До того одни владыки Новгородские носили белый клобук как отличие, данное святому архиепископу Василию Патриархом Цареградским Филофеем. В соборной грамоте упомянуто, что святые митрополиты Петр и Алексий и некоторые древние святители изображаются на иконах в белых клобуках] не мог вынести страшного зрелища казней и жестокостей и оставил кафедру. Иоанн, как будто бы заботясь о благе Церкви, пожелал видеть первосвятителем святого Германа, архипастыря Казанского; но когда нареченный митрополит пред поставлением на кафедру Московскую и всея Руси осмелился говорить царю о Страшном Суде Божием, пред которым должны отдать отчет все и подданные, и цари и пред которым страшно будет презрителям Закона Божия, кто бы они ни были, - Иоанн в ответ на это с бесчестием изгнал праведника из митрополичьего дома [Святой Герман не был отпущен на епархию, но тайно содержался в заключении. Впрочем, он был на посвящении святого Филиппа и скончался в Москве 6 ноября 1567 года, во время морового поветрия. Мощи его были погребены в церкви св. Николая (по прозванию Мокрого). В 1595 году свияжские граждане выпросили у царя Феодора дозволение перенести святое тело архипастыря их в Свияжск. Архиепископ Гермоген свидетельствовал и нашел нетленными мощи святителя. Когда ставили их (25 сентября) в алтаре созданного им монастырского храма, то не только в церкви, но и по всей обители разлилось благоухание. Тогда же истекли от них исцеления нескольким больным; в том числе прозрели два слепца. Теперь мощи святого Германа почивают в соборной церкви Свияжска, в серебряной раке].
Тогда выбор царский, конечно, не без воли Божией, пал на пустынного подвижника, настоятеля обители Соловецкой, известного Иоанну еще в детском его возрасте и некогда им любимого. Это был игумен Филипп из боярского рода Колычевых. Он принадлежал к семейству знатному по заслугам предков и искренно благочестивому. Боярин Степан Иванович был любим великим князем Василием, как доблестный и заслуженный воевода; жена его Варвара была набожна и сострадательна к бедным. Сын их Феодор (мирское имя Филиппа) получил лучшее воспитание в духе того времени: он учился грамоте по церковным книгам, приобрел и сохранил до конца жизни любовь к душеполезному чтению [В то время многие из знатных бояр не знали грамоты. Так, видим в одной грамоте 1566 года: "...а Шереметьев и Чеботов рук к сей грамоте не приложили, что грамоте не умеют" (Собрание государевых грамот и договоров, ч. 1, стр. 556)]. Великий князь Василий взял Феодора Колычева ко двору, и юный Иоанн полюбил его. Но в малолетство Иоанна жизнь при дворе была вдвойне опасна: опасна для жизни из-за крамол боярских, опасна и для сердца из-за разврата. Горькая судьба, постигшая родственников Феодора [Колычевы пострадали за преданность князю Андрею (дяде царя Иоанна) в суровое правление великой княгини Елены. Один из них был повешен, другой пытан и долго содержался в оковах], не могла не подействовать на его сердце: юноша живо почувствовал греховность и пустоту светской жизни. В один воскресный день (5 июня 1537 года) случилось ему во время литургии слышать слово Спасителя: "Никтоже может двема господинома работати". Божественные слова так поразили его, что он решился навсегда расстаться с миром. Это было на 30-м году его жизни.
Феодор тайно в одежде простолюдина удалился из Москвы и близ озера Онега в деревне Хижах пробыл некоторое время в занятиях поселянина, чтоб остаться незамеченным в случае поиска; потом явился в Соловецкую обитель, не знаемый никем, и принял на себя суровые работы: сын знаменитых и славных родителей рубил дрова, копал в огороде землю, работал на мельнице и на рыбной ловле. Испытанный в течение полутора лет, Феодор Колычев был пострижен по желанию своему в монашество с именем Филиппа и отдан под надзор опытному старцу Ионе Шамину, собеседнику преподобного Александра Свирского. Игумен Алексий послал нового инока в монастырскую кузницу, и Филипп колотил железо тяжелым молотом; потом заставили его работать в хлебне. Везде Филипп оказывался лучшим послушником; несмотря на тяжелую работу, он никогда не оставлял церковной молитвы - первым являлся в храм и последним выходил из него. После Девятилетних подвигов смиренный послушник по единодушному желанию всей братии посвящен в сан игумена (в 1548 году) и много потрудился для обители преподобного Зосимы и Савватия [Труды святого Филиппа в звании игумена Соловецкого подробно изложены в сочинении преосвященного епископа Леонида: "Жизнь святого Филиппа митрополита" (Душеполезное Чтение, 1861, ч. II, с. 58-83)].
Таков был новый избранник, вызванный в Москву на престол митрополии. Первый взгляд на царя должен был произвести тяжкое впечатление на благочестивого игумена: беспокойный, раздражительный вид, зловещий огонь некогда ясных очей, внезапная, ранняя потеря волос должны были высказать опытному старцу всю несчастную повесть души царевой, пожираемой страстями. Царь надеялся, что найдет в Филиппе советника, который ничего не имеет общего с мятежными, по мнению Иоанна, боярством, как удаленный от него сначала образом мыслей и правилами воспитания, потом монашеством на острове Белого моря. Самая святость Филиппа должна была служить укором для бояр, в глазах царя недостойных и нечестивых. Иоанну казалось, что если он вручит подобному человеку жезл первосвятительский, то угодит Богу ревностию ко благу Церкви и себе доставит надежного молитвенника и духовного утешителя. Притом он мог надеяться, что смиренный отшельник не станет вмешиваться в дела правления, а, сияя добродетелью, будет и царя освещать ею в глазах народа. Он принял Соловецкого игумена с честью, говорил и обедал с ним дружески; наконец, объявил, что желает видеть его на кафедре митрополита. Филипп долго не соглашался принять высокий сан. "Не могу, - говорил он со слезами, - принять на себя дело, превышающее силы мои: отпусти меня Господа ради; зачем малой ладье поручать тяжесть великую?" Царь настаивал на своем. Филипп объявил, наконец, что исполнит волю царя, но с тем, чтоб уничтожена была опричнина, от которой страдает держава Русская. Иоанн отвечал, что опричнина нужна для царя и для царства, что против него все умышляют. Святители уговорили Филиппа согласиться на волю гневного царя: "Не вступаться в дела двора и опричнины, после поставления не удаляться с митрополии за то, что царь не уничтожил опричнины, но советоваться с царем, как советовались прежние митрополиты". Таким образом святой Филипп оставил за своею совестию свободу и долг печаловаться за невинно гонимых и говорить о правде евангельской [Право "печалования", или заступничества, за осужденных и гонимых искони принадлежало святителям русским. В грамотах самого Иоанна и отца его читаем: "для отца своего митрополита государь прощает" (Дополнения в актах истории. Т. 1, № 52 и 62. Акты исторические. Т. 1, № 158, 175 и др.)]. Первое время дела шли спокойно. Развратная опричнина притихла, опасаясь пустынного святителя. Царь осыпал его ласками, вниманием и уважением. Москва радовалась, увидя тишину с появлением нового митрополита.
В последней половине 1567 года снова поднялись дела опричнины: доносы, клевета, убийства, грабежи; особенно по возвращении из безуспешного похода литовского царь был в сильном раздражении, и этим пользовались злодеи. Над стонами невинных смеялись они и предавались гнусным делам. Уже многие знатнейшие бояре сложили головы, кто в Москве, кто по городам; одни в истязаниях, другие под ударом топора на плахе, некоторые пали от собственной руки Иоанна. Уже не только вельможи мнимо опасные, но и мирные безвестные граждане, страшась наглости кромешников, были в отчаянии, запирались в домах, и Москва как будто замерла от ужаса; опустели площади и улицы столицы. Среди страшного безмолвия несчастные ожидали только, не раздастся ли за них единственный спасительный голос - голос Филиппа... Между тем митрополит убеждал владыку Новгородского Пимена и других епископов стать за правду пред лицом гневного государя. Но уже не было в живых святого Германа Казанского, "непобедимого о Бозе ревнителя", а прочие трепетали от малодушия. Тогда ревностный первосвятитель не устрашился и один, без помощников вступить в подвиг: он отправился увещевать Иоанна в Александровскую слободу - эту берлогу разврата и злодейств. "Державный царь! - говорил он наедине Иоанну. - Облеченный саном самым высоким, ты должен более всех чтить Бога, от Которого принял державу и венец; ты - образ Божий, но вместе и прах. Властелин тот, кто владеет собою, не служит низким похотям и не волнует в самозабвении собственную державу". Иоанн закипел гневом и сказал: "Что тебе, чернецу, до наших царских дел?" Святитель отвечал: "По благодати Святого Духа, по избранию священного Собора и по вашему изволению, я - пастырь Христовой церкви. Мы с тобою должны заботиться о благочестии и покое православного христианского царства". - "Молчи", - сказал Иоанн. "Молчание неуместно теперь, - продолжал святитель, - оно размножило бы грехи и пагубу. Если будем выполнять произволы человеческие - какой ответ дадим в день Пришествия Христова? Господь сказал: "Да любите друг друга: больше сея любви никто же имать, да кто душу свою положит за друга своя. Аще в любви Моей пребудете, воистину ученицы Мои будете". Твердый начетчик книжный Иоанн отвечал словами Давида: "Искреннии мои прямо мне приближишася и сташа, и ближнии мои отдалече мене сташа, и нуждахуся ищущий душу мою, ищущий злая мне". - "Государь! - сказал святитель. - Надобно различать добрых людей от худых: одни берегут общую пользу, а другие говорят тебе неправду по своим видам; грешно не обуздывать людей вредных, пагубных тебе и царству; пусть водворится любовь на месте разделения и вражды". - "Филипп! - сказал Иоанн. - Не прекословь державе нашей, чтобы не постиг тебя гнев мой, или оставь митрополию". - "Я не посылал, - отвечал святитель, - ни просьб, ни ходатаев и не наполнял ничьих рук деньгами, чтобы получить сан святительский. Ты лишил меня пустыни моей. Твори, как хочешь".
С того времени опричники стали настойчиво вооружать царя против митрополита. Царь возвратился в Москву, и казни возобновились. К святителю приходили вельможные и простые и со слезами умоляли его о защите. Святитель утешал несчастных словами Евангелия: "Дети! - говорил он. - Господь милостив! Он не посылает искушений более, чем можем понести; надобно быть и соблазнам, но горе тому, кем соблазн приходит. Все это случилось с нами по грехам нашим для исправления нашего; да и счастие обещано нам не на земле, а на небе". В крестопоклонное воскресенье (2 марта 1568 года) царь пришел в храм соборный. Он и опричники были в черных одеждах, с высокими шлыками на головах и с обнаженным оружием. Иоанн подошел к митрополиту, стоявшему на своем месте, и ждал благословения. Святитель безмолвно смотрел на образ Спасителя. Опричники сказали: "Владыко! Государь пред тобою, благослови его". Филипп, взглянув на Иоанна, сказал: "Государь! Кому поревновал ты, приняв на себя такой вид и исказив благолепие твоего сана! Ни в одежде, ни в делах не видно царя. У татар и язычников есть закон и правда, а на Руси нет правды; в целом свете уважают милосердие, а на Руси нет сострадания даже для невинных и правых. Убойся, государь, суда Божия. Сколько невинных людей страдает! Мы здесь приносим жертву бескровную Богу, а за алтарем льется невинная кровь христианская! Грабежи и убийства совершаются именем царя". Иоанн распалился гневом и сказал: "Филипп! Ужели думаешь переменить нашу волю? Не лучше ли быть тебе одних с нами мыслей!" - "К чему же вера наша? - отвечал святитель. - Не жалею я тех, кто пострадал невинно - они мученики Божии; но скорблю за твою душу". Иоанн пришел в неистовство и грозил казнями: "Нам ли противишься ты? Увидим твердость твою!" - "Я пришлец на земле, как и все отцы мои, -тихо отвечал святитель, - готов страдать за истину". Вне себя от ярости Иоанн вышел из храма. Пред собором епископов явился чтец с гнусною клеветою на святителя. Новгородский владыка Пимен, унижавшийся пред царем, сказал вслух: "Митрополит царя обличает, а сам делает гнусности". Тогда исповедник правды сказал Пимену: "Любезный! Человекоугодничеством домогаешься ты получить чужой престол, но лишишься и своего". Чтец тогда же со слезами сознался, что его заставили угрозами говорить клевету. Святитель, простив чтеца, предал себя в волю Божию. "Вижу, - говорил он духовным сановникам, - что хотят моей погибели, и за что же? За то, что никому не льстил я, не давал никому подарков, не угощал никого пирами. Но что бы ни было, не перестану говорить правду - не хочу носить бесполезно сан святительский".
Такую же смелость обличения показал святитель и во время крестного хода (28 июля), куда Иоанн явился с опричниками в полном их наряде. В то время, когда пришел царь, святитель хотел читать Евангелие и, преподавая мир всем, увидел опричника в тафье. "Державный царь! - сказал святитель. - Добрые христиане слушают Слово Божие с непокрытыми главами; с чего же эти люди вздумали следовать магометанскому закону стоять в тафьях?" - "Кто это такой?" - спросил царь. Но виновный спрятал тафью, а товарищи его сказали, что митрополит лжет и восстает на царя. Иоанн вышел из себя, грубо обругал святителя, называл его лжецом, мятежником, злодеем, клялся, что уличит его в преступлениях.
Стали искать лжесвидетелей против святителя в Соловецком монастыре, но там все называли Филиппа праведным и святым; наконец игумен Паисий, которому обещали сан епископа, монах Зосима и с ним еще некоторые, недовольные строгостью Филиппа еще во время его игуменства, согласились быть клеветниками против святителя. Составили донос. В Москве Паисий в присутствии царя и духовенства со всею наглостию обвинял Филиппа. Святитель кротко сказал Паисию: "Что сеешь, то и пожнешь". И, обратясь к царю, говорил: "Государь! Не думаешь ли, что боюсь я смерти? Достигнув старости, готов я предать дух мой Всевышнему, моему и твоему Владыке. Лучше умереть невинным мучеником, чем в сане митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония. Оставляю жезл и мантию митрополичьи. А вы все, святители и служители алтаря, пасите верно стадо Христово; готовьтесь дать отчет и страшитесь Небесного Царя более, чем земного". Святитель снял с себя белый клобук и мантию. Но царь остановил его, сказав, что ему должно ждать суда над собою, заставил взять назад утварь святительскую и еще отслужить литургию 8 ноября. При начале литургии ворвался в соборный храм один из гнусных любимцев царских, Басманов, и вслух при народе прочел осуждение Филиппу. Опричники бросились в алтарь, сорвали со святителя облачение, одели в рубище, вытолкали из храма, посадили на дровни и повезли в Богоявленский монастырь, осыпая его бранью и побоями. Толпы народа со слезами провожали святителя, а он спокойно благословлял народ. Пред вратами обители он сказал народу: "Дети! Все, что мог, сделал я, если бы не из любви к вам, и одного дня не оставался бы я на кафедре... Уповайте на Бога, терпите". Несколько дней страдал неустрашимый исповедник правды в смрадной келье, окованный цепями, с тяжелою колодкой на шее, лишенный даже хлеба. Сюда Иоанн прислал ему голову любимого его племянника и велел сказать ему: "Вот твой любимый сродник, не помогли ему твои чары". Святитель встал, благословил и поцеловал голову и велел возвратить царю кровавый подарок. Наконец, Иоанн сослал Филиппа в заточение в Тверской Отроч монастырь.
Прошло около года, как святой Филипп томился в заточении. В декабре 1569 года двинулся царь со своею дружиною карать Новгород и Псков за мнимую измену. Тогда по воле Иоанна Малюта Скуратов [Любимец Иоанна и начальник опричников, закоренелый злодей, "муж каменносердечный", по выражению первого жизнеописателя святого Филиппа] явился в келью Филиппа и с видом смирения сказал: "Владыко святый! Преподай благословение царю на путь в Новгород". Святитель знал, зачем явился Малюта. Еще за три дня до того сказал он бывшим при нем: "Вот приблизился конец моего подвига", и причастился Святых Тайн. Злодею отвечал он: "Делай, что хочешь, но дара Божия не получают обманом". Сказав это, он стал на молитву и просил Господа, да приимет дух его с миром. Малюта задушил святителя подушкою и сказал настоятелю, что бывший митрополит умер от угара. Это было 23 декабря 1569 года. Так окончил земную жизнь свою великий святитель, положивший жизнь за стадо свое! Многими богоугодными, великими иерархами просияла Церковь Русская, но в числе их один только мученик за правду и человеколюбие: слава его нетленна, как нетленны самые останки его [Мощи святого Филиппа были немедленно, в присутствии убийцы, преданы земле за алтарем монастырской церкви. В 1591 году они перенесены из Твери в Соловецкую обитель - на место иноческих подвигов священномученика, причем найдены совершенно нетленными и положены в приготовленной им для себя могиле, в преддверии созданного им храма, подле любимого наставника его в монашестве, инока Ионы Шамина. В 1652 году святые мощи перенесены из Соловков в Москву и поставлены открыто в царственном соборном храме Успения Богоматери, где и ныне почивают].
"Восхвалим Филиппа премудрого, наставника православия, провозвестника истины, ревнителя Златоустого, светильника Русской земли. Вооружив себя бронею духовного мужества, ты бестрепетно обличил непослушавших тебя; властию, от Бога единого данною, ты совершил свое течение и соблюл веру, блаженный святитель, увенчанный светлым венцом правды! Тобою украсил Бог храм Матери Своей и нетленное тело твое, в изгнании пострадавшее, много лет в земле сокровенное, возвратил престолу твоему, к радости и веселию паствы твоей" [Кондак и стихиры из службы святого Филиппа, напечатанной в январской Минее под 9-м числом. Память святителя праздновалась всею Церковью Русскою с 1591 года, в 23-й день декабря, но с 1660 года празднование перенесено на 9 января (Душеполезное Чтение 1861, ч. II, с. 180)].
Между тем царь прибыл в Новгород, где верный народ и не думал сопротивляться воле его. Начались страшные истязания под предлогом мнимой измены, неслыханные свирепства; начался "разгром", или, как называет современный летописец, - "неисповедимое колебание, падение, кровопролитие Великого Новгорода" [Собрание летописей, т. III, стр. 154 и след. Кровопролитие "великого разгрома" было беспримерное: в муках и истязаниях, под мечом опричников и в волнах Волхова погибло в продолжение шести недель до 60 тысяч человек. Волхов, запруженный трупами, долго не мог пронести их в Ладожское озеро. Все церкви и монастыри в городе и окрестностях были разграблены. Особенно пострадал монастырь преподобного Антония Римлянина: там убили игумена Геласия со всеми монахами и совершенно ограбили обитель, которая осталась после того на три года пустою, без братии и без службы церковной. Владыка Пимен заточен в Николаевский Веневский монастырь и там вскоре скончался, как думали современники, от голода]. Но и здесь нашелся смелый обличитель неправды и злодейства - преподобный Арсений-затворник [Преподобный Арсений, уроженец Ржева-Владимирова, устроил в 1562 году иноческую обитель с храмом Рождества Богородицы на Торговой стороне Новгорода, близ Ярославова дворища и церкви святых Мироносиц. Он был строгий подвижник, носил вериги, жил в затворе и, предвидя бедствия родного города, непрестанно проливал слезы. Иногда видали его плачущим на Великом мосту]. Царь пощадил обитель Арсения, несколько раз посещал его и без гнева выслушивал обличения праведника, который один дерзал быть заступником несчастного города, отказывал царю в благословении и не принял от него богатых даров. Во все продолжение разгрома Арсений не выходил из кельи, неусыпно, но - увы! - неуслышанный, молясь о смягчении царской ярости. Утомившись казнями и собираясь в Псков, Грозный царь пришел к затворнику принять благословение и звать его с собою. "Насытился ли кровию, зверь кровожадный? - сказал ему праведник. - Кто может благословить тебя, кто может молить Бога о мучителе, облитом кровию христианскою? Много душ неповинных послал ты в Царство Небесное, а сам не узришь его. И еще замышляешь новое кровопролитие". Царь уверял, что никому не сделает зла во Пскове, если не найдет там измены. "И ты сам, отче, будешь свидетель тому", - прибавил он. "Пусть будет по слову твоему, - отвечал преподобный Арсений. - Завтра готов я в путь с тобой и неотступен буду от тебя во Пскове. Но знай, что не на радость тебе будет, когда помыслишь злое, и ярость кровожадная возгорится в тебе. Тогда вспомнишь слова мои: страх и трепет обымут тебя, и сотрясутся от ужаса все кости твои". Наутро дверь в келье Арсения оказалась запертою изнутри, и сколько ни стучались, старец не подал голоса. Разломали дверь и увидели старца на коленях, с согнутыми на груди руками и наклоненною головой. Он как будто продолжал молиться, но праведная душа его отлетела уже в селения небесные [Тело затворника погребено в той хижине, где он затворился для молитвы. По упразднении основанной им обители мощи преподобного Арсения перенесены в 1787 году в Кириллов монастырь (в 4 верстах от Новгорода) и там почивают под спудом. Память преставления его показана в святцах и житии 12 июля; но это явная ошибка: отъезд Грозного царя из Новгорода во Псков был в феврале 1570 года, а не в июле. Может быть, 12 июля (неизвестно, в каком году) обретены были мощи преподобного Арсения].
Для совести, отягченной кровью, тяжко было зрелище мирной кончины праведника! Во всю дорогу Грозный был мрачен и задумчив. На последнем ночлеге в селе Любятово, близ Пскова, царь с ужасом выбежал из избы, между тем как в городе, трепетавшем от ужаса, раздался благовест к воскресной утрене. "Теперь во Пскове все трепещут, но напрасно; я не сотворю им зла", - сказал царь спокойным голосом. "Притупите меч о камень. Да престанут убийства". Чем объяснить внезапный ужас Иоанна, внезапный переход от свирепства к кротости? Царь твердо помнил последние слова затворника Арсения и был уверен, что усопший праведник невидимо сопутствует ему во Псков. При мрачном и подозрительном характере, при расстроенном воображении, при помраченной злодеяниями совести Грозного не страшно ли было ему иметь при себе такого неотступного обличителя?
На следующее утро, 20 февраля, во второе воскресение великого поста, улицы Пскова представляли необыкновенное зрелище. По всем улицам до Кремля, против всех домов и ворот были расставлены столы с разными постными кушаньями; жители в праздничном платье стояли пред столами. Все они были в страхе, как приговоренные к смерти; многие дрожали, иные плакали. Один только человек в длинной рубашке, подпоясанный веревкою, смело и беззаботно разгуливал по улицам, пробегая босыми ногами от одного стола к другому и стараясь ободрить жителей.
Это был юродивый Никола, по прозванию Салос, всему городу известный и всеми уважаемый праведник. Царь въехал в город. Вдруг явился пред ним юродивый, прыгая на палочке по детскому обычаю и приговаривая:
- Иванушка! Иванушка! Покушай: вот тебе хлеб-соль. Чай, не наелся мясом человечьим в Новгороде.
Царь разгневался и велел было опричникам схватить его; но блаженный исчез, скрывшись в толпе народа. При выходе из Троицкого соборного храма снова встретил царя Никола и неотступно звал к себе в келью под соборную колокольню. В этой убогой и тесной келье на лавке была разостлана чистая скатерть и на ней лежал огромный кусок сырого мяса.
- Покушай, покушай, Иванушка, - приговаривал Никола, с поклоном угощая царя.
- Я христианин и не ем мяса в пост, - сурово сказал царь.
- Мяса не ешь, а людей губишь, и кровь христианскую пьешь, и суда Божия не боишься!
Закипело на душе у Грозного. Он велел снимать колокола с соборной церкви и грабить ризницу. А юродивый, взглянув ему в глаза, сказал строгим голосом:
- Не тронь нас, прохожий человек, ступай скорее прочь. Если еще помедлишь, не на чем тебе будет бежать отсюда.
В ту же минуту вошел Малюта Скуратов, бледный от страха, и доложил царю, что любимый конь его пал.
- Вот только тронь кого-нибудь в богоспасаемом Пскове, - закричал ему юродивый, - или церкви начни грабить - тотчас же издохнешь, как конь твой.
Грозный оставил в покое город, спасенный от разорения юродивым [Праведный Николай, Псковский чудотворец, преставился 28 февраля 1576 года. По особенному уважению жителей Пскова к блаженному Николаю он погребен был под соборным храмом - почесть, какой удостаивались тогда только князья и архипастыри. Теперь мощи его почивают в закрытом дубовом гробе в правом приделе Троицкого собора. В древнем кондаке ему сказано: "Чудотворец явися Николае, цареву державу и смысла свирепство на милость обратив, и ныне молим тя, святе, пребуди в нас еще, защити от коварств вражиих; ты бо еси граду Пскову и всем христолюбивым людям похвала и утверждение". Память его местно празднуется в день преставления].
Спустя несколько лет Грозный царь, отправляясь в ливонский поход, посетил Псково-Печерский монастырь [В той местности, где стоит Псково-Печерский монастырь (в 56 верстах от Пскова, близ Лифляндской границы), в XV веке поселилось несколько старцев, искавших уединения для спасения душ своих. Выкопав себе в горе пещеры, а может быть, нашедши уже готовую пещеру, устроенную самою природою, они проводили там жизнь свою и там преставились, никому неведомые. Звероловы изборские слышали пение как бы внутри горы, прозванной после того Святою; потом случайно открыто устье пещеры и надпись над ним: "Богом зданная пещера". В 1473 году поселился здесь пришедший из Юрьева-Ливонского (Дерпта) священник Иоанн. Приняв иночество с именем Ионы, он устроил церковь в пещере и был первым строителем новой обители], где настоятельствовал тогда преподобный игумен Корнилий.
Иноческие подвиги Корнилия начались с ранней юности в той же Печерской обители; при нем устроен печерный храм, и с 1524 года храмовая икона Успения Богородицы начала источать исцеления. Облеченный в сан игумена с 1529 года ревностный подвижник в продолжение многолетнего настоятельства возвысил обитель во всех отношениях. Жизнь его была образцом строгой иноческой жизни, и он старался одушевить ревностию к подвижничеству подчиненных ему иноков. Неутомимый в трудах он построил в Пскове на Печерском подворье каменный храм в честь Богоматери Одигитрии; в монастыре своем деревянный храм 40 мучеников он перенес за монастырь для монастырских рабочих, а на месте его построил каменный храм Благовещения [Оба эти храма, Благовещенский в монастыре и 40 мучеников за оградою, доселе существуют. Последний из них, деревянный, с крышею в один скат, служит приходским для жителей заштатного городка Печерска. Живописное расположение монастыря в ущелии, с двумя горами, из которых одна - Святая - вмещает в себя Успенский храм и пещеры, необыкновенный вид маститых дубов над нею, громадные твердыни ограды, сложенной из плитняка, в 380 сажен длиною и до 5 сажен в вышину, с множеством башен - все это дает обители такой дивный вид, которого нельзя передать словами, но он навсегда остается в памяти того, кто хотя однажды видел эту дивную обитель]. В назидание другим описал он чудеса Печерской иконы Богоматери. "Свидетель этих чудес, - говорит он, - не я один, а весь Псков и Новгород. Богоматерь подает исцеления не только православным, но и иноверным, приходящим из немецкой земли (из Лифляндии) с верою к чудотворному образу". Блаженный Корнилий любил просвещение и насаждал благочестие не только в своей обители, но и во всей окрестности: он построил храмы Божий в Агиреве и Топине - соседних селениях и много заботился о просвещении полудиких эстов православною верою. Когда дружины русские завоевали большую часть Ливонии, блаженный Корнилий щедрою рукою раздавал пособия бедным эстам, пострадавшим от войны. В Нейгаузене построил он православный храм. Благотворительность ревностного игумена, кроткие наставления, бескорыстие и чистая жизнь его произвели то, что в приходе Нейгаузена все эсты, а в других приходах многие обратились к Православию, как к благочестию бескорыстному и искреннему. В 1565 году блаженный Корнилий окружил монастырь каменною оградою и над вратами построил храм в честь святителя Николая, поручив сему дивному защитнику чистой веры оберегать обитель Православия. При положении обители на границе с ливонскими немцами, заклятыми врагами православия, такое укрепление необходимо было не для одной обители, но и для всей Русской земли.
Царь Иоанн знал и уважал преподобного Корнилия. Он обошелся с ним милостиво, когда встретил его в Пскове после разгрома новгородского. Но, приближаясь к обители Печерской со стороны Ливонии, Грозный царь увидел твердыни монастырской ограды, воздвигнутые Корнилием, и страшно разгневался, подозревая по наветам клеветников, что в этих укреплениях кроется мысль независимости от Москвы [Курбский уверяет, что преподобный Корнилий и вместе с ним другой инок, ученик его Вассиан Муромцев, раздавлены каким-то мучительским орудием, и тела их положены в одном гробе. Теперь мощи преподобномученика почивают в закрытом дубовом гробе в пещерной Успенской церкви. Год кончины преподобного Корнилия трудно определить с точностию, но, принимая в соображение, что Курбский говорит о ней вслед за известием об опустошении Нарвы и других городов, можно полагать, что Корнилий умерщвлен в 1577 году. Надпись на гробнице о времени смерти его 20 февраля 1570 года совершенно ошибочна: в этот самый день преподобный Корнилий встречал царя во Пскове и был принят им ласково. Тогда убийств вовсе не было. Преподобный Корнилий написал "Повесть о Псковском Печерском монастыре". Позднее она была дополнена разными лицами (Обзор Русской духовной литературы, ч. I, с. 214) и многократно напечатана]. Когда преподобный Корнилий вышел за ворота с крестом навстречу государю, Грозный тут же повелел умертвить старца. Так, по свидетельству летописи, "приснопамятный, достохвальный, достоблаженный игумен, добрый пастырь, от тленного сего жития земным царем предпослан к Небесному Царю в вечное жилище".
Страшная година мучительства служила испытанием веры всего русского народа: не было ни заговоров против Грозного царя, ни мятежа, ни измены, немногие решились на побег за пределы отечества [В числе последних был боярин и знаменитый воевода князь Андрей Михайлович Курбский. Он бежал в Литву в 1563 году, в эпоху первых казней Грозного. Курбский был из числа образованнейших людей своего времени, ревностно заботился о поддержании православия в Литве, что видно из переписки его с разными лицами. Изменою государю и отечеству, столь несродною русскому сердцу, запятнав доброе имя свое и омрачив славу свою, прежде безукоризненную, князь не мог не чувствовать угрызения совести. Среди богатств и почестей в стране чужой он тосковал о России, о любимом отечестве своем и в летах цветущего мужества, убеленный сединами, страдал недугами: не раны телесные - раны сердца сокрушили его. Чтоб облегчить растерзанную душу и хотя несколько оправдать себя в глазах современников и пред строгим судом потомства, он взялся за перо и написал "Историю князя великого Московского о делах, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима". Известны обличительные письма его к Грозному царю]. Первые вельможи, подпоры престола, с таким же смирением, с такою же покорностию воле Божией, как и простолюдины, клали голову на плаху; никто среди неслыханных мучений не осмеливался проклинать мучителя, почитая в нем лицо помазанника Божия; нашлись и такие, кто, перенося истязания, молился за царя. При таких чувствах православного народа неудивительно, что Господь посылал чудные знамения для утешения и укрепления верующих в разных краях России.
Так в Великом Новгороде незадолго до страшного разгрома прославлены нетлением и чудесами мощи святителя Никиты, которые с разрешения самодержца и митрополита были открыты владыкою Пименом после бывшего ему видения. Когда поднята была крыша гробницы, увидели священное сокровище благодати: не только тело угодника Божия, но и ризы его сохранились в совершенном нетлении. Тогда же святые мощи, 450 лет почивавшие в недрах земли, были переложены из ветхой раки на одр и поставлены посреди церкви; бесчисленное множество чудес и исцелений над приходящими с верою слепыми, бесноватыми, хромыми, расслабленными и одержимыми разными недугами ознаменовало незабвенный для Новгорода день 30 апреля 1558 года [О житии святителя Никиты мы говорили в IV главе 1-й книжки наших "Рассказов". Мощи его открыто почивают в Новгородском Софийском соборе, под аркою между приделами Рождества Богородицы и святых Богоотец Иоакима и Анны. Великолепная серебряная рака устроена в 1846 году усердием графини А. А. Орловой-Чесменской. В соборной ризнице хранится облачение, неистленно лежавшее 450 лет в земле на мощах святого Никиты: фелонь, омофор, епитрахиль, поручи и шапка]. В это время войска русские осаждали ливонский город Ругодив (Нарва), и в день открытия мощей многие ливонцы видели между русскими полками ездящего по берегу Нарвы мужа безбородого [Святитель Никита изображается на иконах безбородым], в ризах святительских, с жезлом и крестом. Между тем в Нарве немец-пивовар бросил в огонь, разведенный под котлом, две иконы, писанные на липовых досках и похищенные из Иваньгорода: на одной из них изображена была Богоматерь с Божественным Младенцем, а на другой - угодники Божии: Николай чудотворец, Василий, Козьма и Дамиан. Внезапно поднялся сильный ветер, и пламя, разливаясь из-под котла, объяло весь город, не только дома, но и стены, и ворота сгорели, а войска русские вместе с жителями Иваньгорода, воспользовавшись смятением немцев, быстро переправились через реку Нарва и овладели Ругодивом без приступа и стенобитных орудий. К довершению чудного события, обе иконы, брошенные в огонь, найдены были невредимыми в пепле на месте пивоварни [В житии святого Никиты (Сборник библиотеки Сергиевой Лавры 1630 года, № 673) говорится, что православие святых мощей его обличило еретиков, последователей Бакшина и Феодосия Косого, отрицавших воскресение мертвых (лист. 371 обор.). Ту же мысль выражает и Зиновий, ученик Максима Грека, писавший против ереси Косого. Он говорит, что за обличение этой ереси прославлены чудесами мощи святителя Никиты и две иконы в Нарве (История Русской Церкви преосвященного Филарета, изд. 1, период III, с. 122)].
Другим знамением милости Божией было явление иконы Пресвятой Богородицы в Казани. В 1579 году девятилетняя девочка по имени Матрона, жившая с матерью в новопросвещенной столице бывшего татарского царства, увидела во сне образ Богоматери, причем голос повелевал ей донести градоначальнику и архиерею, чтоб открыли и взяли из земли святую икону, и указал самое место, где икона была скрыта. Но Матрона по свойственному детям неразумению и страху боялась сначала открыть об этом и только спустя неделю рассказала матери о благодатном сне своем. Мать не обратила на рассказ дочери должного внимания и отнесла сон ее к обыкновенной детской грезе. Чрез некоторое время то же сновидение повторилось во второй и в третий раз, но уже с угрозою. Святитель и воевода, к которым обратились Матрона и мать ее, не обратили внимания на слова девочки. Тогда 8 июля около полудня мать Матроны пришла с заступом на указанное дочерью место и начала копать землю. Долго копала она, но святой иконы не находила. После нее принялись копать соседи ее, собравшиеся толпою из любопытства, вскопали все место, но также ничего не находили. Наконец, вместе с другими начала копать сама девица Матрона в том месте, где прежде находилась печь, и только что прорыла землю на пол-аршина, вдруг явилась чудотворная икона Пресвятой Богородицы с Предвечным Младенцем на руках, обвернутая в ветхое сукно вишневого цвета. Чудным светом сияла святая икона, как будто недавно была изображена она, и прах земли, казалось, не коснулся ее. Девица с благоговейным страхом и невыразимою радостию приняла на руки пречистую икону и поставила ее на том же месте. Такое чудное знамение милости Божией скоро сделалось известным всему городу: христиане радовались и благодарили Бога, а магометане дивились непонятной для них силе Божией ["Сказание о явлении и чудесах от иконы Богородицы Казанския" написано в 1594 году митрополитом Казанским Гермогеном (впоследствии Патриархом). Он был самовидец прославления иконы еще в сане священника. Автограф "Сказания" сохраняется в Московской Синодальной библиотеке под № 982. Тем же писателем писана и служба на 8 июля]. Святая икона, прославленная многими чудотворениями, была перенесена в ближнюю церковь святого Николая, а царь Иоанн, получив известие о чудном явлении Казанской иконы Богородицы, повелел на самом месте, где обретена чудотворная икона, построить храм во имя Пресвятой Богородицы и основать женский монастырь, прислав на сооружение храма значительную сумму из собственных царских доходов и определив в то же время выдавать деньги на содержание священнослужителей, игуменьи и сорока сестер [Богородицкий Казанский 1-го класса монастырь принадлежит к числу знаменитых женских обителей в России. В великолепном соборном храме его, заложенном в 1798-м и освященном в 1808 году, хранится чудотворная икона Богородицы, покрытая золотою ризою со множеством драгоценных камней (История Российской Иерархии, III, с. 382-385)].
Спустя несколько лет на другом конце широкой Русской земли усердная Заступница христиан даровала им свою помощь и предстательство. Это было в древнем Пскове, осажденном ляхами и Литвою во время несчастной войны Иоанна с королем Стефаном Баторием, одним из лучших полководцев своего времени. Грозный царь имел огромные рати в поле, но, мучимый неизъяснимым страхом, видя везде мнимую измену, не решался двинуть их против врага. Во Пскове войска было немного, но доблестные воеводы укрепляли себя и воинов молитвою: духовенство города, воеводы, воины, граждане с крестами, чудотворными иконами и мощами святого князя Всеволода-Гавриила обошли крестным ходом вокруг всех укреплений. Они молились, да будет град святой Ольги неодолимою твердынею против врагов, да спасется сам и да спасет Россию. Вечером увидели густые облака пыли, которые сильным южным ветром неслись к городу. Скоро явилась и рать неприятельская; она шла медленно, осторожно и стала вдоль реки Великая. Началась достопамятная осада Пскова [Во Пскове было до 30 тысяч защитников; но этого войска было недостаточно по обширности городовых укреплений. Рать Батория простиралась до 100 тысяч. А между том более 200 тысяч русских войск стояло в бездействии в Новгороде, Ржеве и Волоке-Ламском]. Ждали приступа. Накануне праздника Рождества Богородицы дряхлый слепец Дорофей, инок Покровского монастыря, что в Углу, объявил воеводам бывшее ему видение. Он говорил так: "Сидел я в поздний вечер в сенях келийцы своей и плакал о горестном положении нашего города. Вдруг вижу померкшими своими очами, будто свет великий простирается от Печерского монастыря, чрез реку Великая к городу Пскову, и в том свете шествует сама Пресвятая Владычица наша Богородица. Под левую руку поддерживает Ее преподобный отец Антоний, Киевский пещероначальник, а под правую - наш блаженный Корнилий, игумен Печерский. Перешедши чрез градскую стену, Она вошла в нашу Покровскую церковь. Потом, вышедши из нее вместе с преподобным Корнилием, Пречистая Богородица стала на стене близ Покровской башни. Здесь предстали пред Нею святитель Нифонт, строитель Мирожского монастыря, благоверные князья Всеволод-Гавриил и Довмонт-Тимофей и преподобные Евфросин и Савва игумены, а сзади их стал блаженный Никола Салос. Все они поклонились Пречистой Богородице, а Она, смотря на град, как бы с гневом сказала: "О, злые человеки града сего! Прогневали вы Сына Моего, Господа и Бога, и осодомили град сей скверными делами своими. И ныне пришла на вас туча и беда великая". Тогда игумены Корнилий, Евфросин и Савва с блаженным Николою пали перед Нею со слезами и сказали: "О, Пресвятая Владычица Богородица! Велик грех их и беззаконие, но не прогневайся на них до конца и помолись Сыну Твоему и Богу нашему за град сей и за народ согрешивший". Потом все благоверные князья припали к ногам Владычицы Богородицы, а Она, обратясь к тому месту, где я сидел, сказала мне: "Старче! Иди скорее, возвести боголюбивым воеводам, Печерскому игумену и всему народу, чтобы прилежно и непрестанно молили Господа Бога; завтра пусть стерегут это место, пусть принесут сюда старый Мой образ Печерский и святые хоругви, пусть поставят здесь пушки и направят их на шатры королевские. Всему народу вели плакаться о грехах своих, и Я буду молить Сына Моего и Бога за ваши согрешения". После сих слов Пресвятой Богородицы все видение исчезло в очах моих. Я снова очутился в прежней темноте и поспешил поведать дивное видение, посланное мне, грешному и недостойному".
Наутро начался приступ и именно на том месте города, которое было указано в видении Дорофею. От действия тяжелых орудий вражеских образовался пролом в стене близ Свинорской и Покровской башен, и в этом проломе закипела страшная сеча. Не одни воины защищали город, но все граждане, способные носить оружие, простились с женами, благословили детей и стали вместе с воинами, между развалинами каменной стены и новою деревянною, еще недостроенною. Дряхлые старцы, женщины и дети собрались в соборном храме, где Печерский игумен Тихон и священники усердно молились. При страшном известии о приступе и проломе все молящиеся зарыдали воплем отчаяния. По словам летописца, они "весь пол храма омыли слезами". Чрез несколько часов враги завладели обеими башнями и ворвались в южную часть города. Град пуль сыпался на осажденных, слабеющих и теснимых. Уже они изнемогали и начали отступать шаг за шагом. Но мгновенно изменяется ужасная картина. Из Кремля идет духовенство с чудотворною иконою Печерской, с мощами святого князя Всеволода-Гавриила, с крестами и хоругвями. Под выстрелами неприятеля, посреди кровавой сечи раздается пение молебствия. Утомленные защитники города одушевились верою, упованием и мужеством. Они стали непоколебимо. Вдруг Свинорская башня, под которою заранее подложен был порох, потрясенная пушками, взлетела на воздух с королевскими знаменами. Весь ров наполнился трупами врагов, а на помощь к осажденным приспели свежие дружины из других частей города. Ужас овладел врагами, а верные псковичи твердо сомкнулись и двинулись вперед с криком: "Умрем за Христову веру! Богородицу и святого Гавриила не выдадим!" Дружным натиском они смяли изумленных неприятелей, вытеснили из пролома и прогнали в поле. Дольше других держались венгерцы, засев в Покровской башне; их выгнали огнем и мечом. Еще кровь лилась до вечера, но уже вне города, где оставались только больные, старцы и дети. Самые женщины помогали отцам и братьям: некоторые из них тащили на веревках в Кремль пушки, брошенные бегущим неприятелем; другие приносили холодную воду, чтобы освежить сражающихся, изнуренных жаждою. Поздняя ночь положила предел кровопролитию. С трофеями победы: знаменами, трубами литовскими и множеством пленных - возвратились победители в город воздать хвалу Богу в храме Святой Троицы. Там главный воевода князь Иван Петрович Шуйский сказал воинам и всему народу: "Вот, братие, миновал для нас первый день печали и веселия, трудов и мужества. Совершим, как начали. Сильные враги наши пали, а мы, немощные, препоясались силою. Гордый исполин лишился хлеба, а мы, алчущие милосердия Божия, исполнились благ. Будем готовы умереть за Церковь и за царя, не изменим ни лукавством, ни малодушием". Воины и граждане отвечали ему со слезами умиления: "Мы готовы умереть за веру Христову! Как начали, так и довершим - с Богом, без всякой хитрости" [Видение Дорофея было написано на иконе, которую воеводы прислали к царю, а царь, обложив ее золотом и жемчугом, возвратил во Псков и повелел поставить храмовою в церкви Покровского монастыря, получившего прозвание "у пролома". Эта Покровская церковь, построенная в XV веке, малая, с четырьмя столпами внутри и со множеством голосников в сводах, уцелела до нашего времени, хотя монастырь давно уже упразднен. Подле нее стоит Покровская башня, сохранившаяся в прежнем виде. За ручьем Свинорским, обнимающим южную стену города, расстилается поляна - место избиения врагов, бегущих до слободы Выползовой, а за этою слободою возвышается Никитская колокольня, с которой Баторий смотрел на приступ. Список с Покровской иконы находится в Московском Успенском соборе]. После достопамятного побоища 8 сентября 1581 года уже не было другого приступа к Пскову, но отдельные битвы возобновлялись. Морозы и недостаток продовольствия принудили врагов снять осаду.
Так по вере и молитве псковитян спасен был древний город святой Ольги! В то же время Матерь Божия чудно сохранила от врагов Свою Печерскую обитель. Мимо монастыря нередко проходили обозы, отправляемые Баторием в Литву с награбленным имуществом и русскими пленниками. В октябре один из таких обозов, состоявший из 30 подвод, был остановлен людьми, бывшими в монастыре; они рассеяли польскую стражу, а награбленное имущество все взяли и отвезли в монастырь. Ободренные этим успехом защитники обители на другой день разбили польский отряд из 300 человек, отняли пленных и богатую добычу. Озлобленный сопротивлением Баторий послал войско на осаду обители. Осада началась приступом с восточной и южной стороны монастыря; монахи с небольшим числом воинов и поселян, бывшими в то время в монастыре, твердо стали на стенах и бились с неприятелем от 3 часов дня до самой ночи. Приступ был отражен, один из военачальников Батория ранен, а другой вместе с многими воинами взят в плен.
Знаменитая осада Печерского монастыря продолжалась более двух месяцев и окончилась перемирием, заключенным между Россиею и Польшею. Во время осады неустрашимые защитники обители, подкрепляемые многими чудесными примерами заступничества Божией Матери, бесстрашно отражали все нападения неприятелей и, несмотря на недостаток продовольствия, на мор и заразные болезни, не хотели слышать о сдаче обители. Чудесное спасение Печерского монастыря от врагов прославило эту обитель не только между христианами всей Русской земли, но и в чужих странах и между неверными [По уверению летописца, сами ляхи и немцы Баториевы удивлялись, как эта малая крепостца, защищаемая монахами, служителями и поселянами, под управлением молодого и неопытного начальника Юрия Нечаева могла ускользнуть от рук их, и как они не одолели ее. Тот же летописец рассказывает со слов Козьмы Ляпунова, бывшего в то время в плену у турок, что султан Амурат-Селим, услышав о неудачных приступах короля Стефана, сказал: "Како сей несмысленный не соодоле безлюдному граду Пскову и монастырю Печерскому, неимущему войск?" В благодарность Богу Избавителю и в память для потомства учрежден крестный ход из монастыря с чудотворными иконами во Псков в седьмую неделю по Пасхе].
Война кончилась постыдным договором с ляхами [При заключении перемирия с Баторием на 10 лет Иоанн уступил всю Ливонию и Полоцк с Велижем. Но если бы врагам удалось завладеть Псковом, царь неминуемо лишился бы всей северной земли, Смоленска и, может быть, даже Новгорода (Карамзин. История, IX, с. 206)], который был заключен при посредничестве папского посла Антония Поссевина. Хитрый иезуит имел целью не примирение враждующих, а подчинение Русской Церкви папскому престолу, и папа Григорий XIII питал большую надежду на успех посольства, потому что сам царь просил папу усовестить Батория, союзника султана, и обещал вместе с другими государями ополчиться против турок и пребывать в непрестанных, дружественных сношениях с Римом [С просьбою о посредничестве был отправлен к папе гонец Шевригин, но Григорий ХIII еще прежде собирался отправить посольство в Москву для совещаний о соединении Церквей]. Но надежды папы и старания Поссевина не увенчались успехом: Иоанн оказал всю природную гибкость ума своего, ловкость и благоразумие, которым и сам иезуит должен был отдать справедливость, благодарил за услугу, которая, впрочем, не стоила благодарности, обещал свободу и покровительство священникам латинским в Русской земле, честил и льстил римского посла, но отринул домогательство о построении на Руси латинской церкви, отклонил споры о вере и соединении Церквей на основании правил Флорентийского Собора и не увлекся мечтательным обещанием приобретения не только Киева, но и всей империи Византийской, утраченной греками будто бы за отступление от Рима. Царь спокойно отвечал: "Мы никогда не писали к папе о вере, я и с тобой не хотел бы говорить о ней: во-первых, опасаюсь уязвить твое сердце каким-нибудь жестким словом; во-вторых, занимаюсь единственно мирскими, государственными делами, не толкую церковного учения, которое есть дело нашего отца и богомольца митрополита. Ты говоришь смело, ибо ты поп и для того приехал сюда из Рима. Греки же для нас - не Евангелие: мы верим Христу, а не грекам. Что касается до Восточной империи, то знай, что я доволен своим и не желаю никаких новых государств в сем земном свете; желаю только милости Божией в будущем". В ответ на папскую грамоту Иоанн снова изъявил готовность участвовать в союзе христианских держав против турок, но ни слова не сказал о соединении Церквей. Этим пресеклись сношения Рима с Москвою, бесполезные для обеих сторон, потому что не ходатайство папы, а доблесть воевод псковских побудила Батория к умеренности после выгодной для него войны.
Но война еще не была прекращена, а страшная кара Божия уже совершилась над мучителем, к ужасу современников и потомства. В старшем, любимом сыне своем - Иоанне царь готовил России второго себя: вместе с ним занимаясь делами важными, присутствуя в Думе, объезжая государство, вместе с ним и сластолюбствовал, и губил людей. Но, изъявляя страшное в юности ожесточение сердца и необузданность в любострастии, царевич выказывал ум в делах и наклонность к славе (хотя и к бесславию отечества). Во время переговоров о мире, страдая за Россию, читая гордость на лицах бояр, слыша, может быть, всеобщий ропот, царевич пришел к отцу и просил дозволения стать во главе ратей русских, изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России. Иоанн в гневе закричал: "Мятежник! Ты вместе с боярами хочешь свергнуть меня с престола!" - и поразил сына в голову острым жезлом своим. Царевич упал, обливаясь кровью. Внезапно исчезла ярость Грозного царя. Помертвелый от ужаса, в трепете, в исступлении он закричал: "Я убил сына, Бог покарал меня, я убил его!" Он кинулся на землю, обнимал, целовал царевича, старался удержать кровь, струившуюся из глубокой раны, плакал, рыдал, молил Бога о милосердии, звал лекарей иноземных. Но Суд Небесный уже совершился! Царевич Иоанн спустя 4 дня скончался в ужасной слободе Александровской [Несчастный царевич еще в 1570 году как будто предчувствовал, что ему недолго жить при таком отце, каков Грозный царь, и он "пожаловал в доме Пречистой и чудотворца Кирилла (т. е. Кириллов Белозерский монастырь) тысячу рублей... ино похочет постричися, царевича князя Ивана постричи за тот вклад, а если, по грехам, царевича не станет, то и поминати". В сборниках библиотеки общества истории и древностей № 39, 40, помещены: а) служба преподобному Антонию Сийскому, "описана Иваном Русином, от рода Варяжска" в лето 7086 (1578)"; б) "житие и подвиги аввы Антония чудотворца... переписано бысть многогрешным Иваном во второе по первом писатели"; в) похвальное слово преподобному Антонию того же сочинителя, царевича Иоанна, написанное в 1580 году. В послесловии царевич пишет, что при митрополите Антонии Сийский игумен Питирим и ученик преподобного Антония Филофей приходили в Москву просить об установлении празднования преподобному Антонию, и Собор повелел праздновать, и что тогда просили его, царевича, написать канон преподобному Антонию. Далее царевич называет Филофея первым списателем жития преподобного Антония и об этом жизнеописании замечает: "Зело убо суще в легкости написано". "После канона, - говорит он, - написал я и житие; архиепископ Александр убедил написать и похвальное слово". Царевич упоминает еще, что преподобный Антоний приходил в Москву к родителям его и весьма любил их духовно; особенно любил его мать, т. е. добродетельную Анастасию. Эта-то любовь угодника Божия и заставила царевича описать жизнь его. Таким образом царевичем Иоанном сочинены служба и похвальное слово преподобному Антонию. Что касается до жития, то при сочинении его, имел ли он в виду жизнеописание иеромонаха Ионы 1579 года, он не говорит о том, а пишет, что дополнял краткие записки]. Там, где потоками лилась кровь невинная, Грозный царь, обагренный кровью сына, неподвижно, в страшном оцепенении сидел у трупа несколько дней и ночей без пищи и сна. С тех пор никто не видал уже веселой улыбки на лице царя. Силы телесные истощились. Он тосковал ужасно, не знал тихого сна. Ночью будто окруженный привидениями он вскакивал с постели, звал убитого сына, стонал, вопил; утихал только к утру от изнурения сил, забывался в минутной дремоте на полу, где клали для него тюфяк и изголовье. Он ждал и боялся дневного света, боялся видеть людей и показать им на лице своем муку сыноубийцы - страшное предвкушение адской муки!
Ни прекращение тяжкой и опасной войны с Баторием, ни успехи Ермака в завоевании Сибири не могли возвратить спокойствия Грозному. Он медленно угасал, как багровое солнце в тучах. В час его кончины митрополит Дионисий постриг государя, и уже не Грозный царь Иоанн, а смиренный инок Иона предал дух свой Всевышнему Судье страшных дел его (18 марта 1584 года)!
Здесь не место изображать характер Грозного царя и судить о последствиях его царствования. Но не можем умолчать об одной замечательной особенности: непрестанно обуреваемый страстями неукротимыми, необузданный в кровопролитии и мерзостном сластолюбии, Иоанн сохранил до конца жизни усердие к обрядам Церкви и благолепию храмов. Так он приносил великолепные вклады в некоторые, особенно любимые им монастыри, не почитая грехом святотатствовать в опустошаемых им городах, и жертвовал награбленное в другие церкви и обители. Имена погубленных им он вносил в синодики и на поминовение их щедро рассылал золото [Синодики, в которых записаны имена жертв Иоанновой лютости, сохранились в Сергиевой Лавре, в Никитском Переяславском, Кириллове и в других монастырях. При многочисленности убийств иногда видим не имена, а только счет убиенных, с прибавкою слов: "ихже имена Ты веси, Господи!" За упокой значительных лиц вклады были крупнее прочих. После смерти царевича Иоанна на поминовение души его послано к четырем Патриархам вселенским до 20 тысяч червонцев, кроме вкладов в монастыри русские], почитал своим долгом заботиться о порядке и благочинии иноческой жизни и писал строгие обличения по монастырям [Особенно замечательно послание к братии Кириллова монастыря, напечатанное в Истории Российской Иерархии, IV, с. 421-479]. Слог его отличается твердостью, чистотою языка и едкостию иронии, но обличает тревожный дух и отсутствие теплоты душевной. Обладая обширною начитанностию и отличною памятью, Грозный царь любил употреблять выражения из Святого Писания и творений Отцов, также примеры из истории церковной и гражданской [В письмах к изгнаннику князю Курбскому], любил составлять и песнопения церковные [В двух крюковых стихирарях начала XVII века, из которых один находится в библиотеке Сергиевой Лавры (№ 428), а другой в библиотеке Московской Духовной Академии (№ 78), читаем две стихиры святому Петру митрополиту (21 декабря) на Господи воззвах, с надписью: "творение царя Иоанна - деспота Российского"; две стихиры ему же "на исхождении" (т. е. на литии) с надписью: "творение царя и великого князя Иоанна Васильевича всея России", и две стихиры на сретение "Пречистой Владимирской" (26 августа). Для примера приводим одну из последних: Слава и ныне, глас 6. "Вострубите трубою песней во благонарочитом дни праздника нашего, и тьмы разрушение, и свету пришествие паче солнца воссиявшу во всех; се бо царица и владычица, Богородица, Мати Творца всех Христа Бога нашего, услышавши моление недостойных раб своих, на милосердие преклоняется и милостивно и видимо руце простирающи к сыну своему и Богу нашему, молитву о своей Руси предлагающи и согрешением свобождений даровати молящися и праведное его прощение возвратити. О великая милосердием Владычице! О великая щедротами Царице! О великая заступлением Богородице! Како убо молящи Сына своего и Бога нашего, пришествием честного образа град и веси избавляющи, яко да воспоим царице царя рождшей: радуйся христианам милости и щедрот промышление. Радуйся к тебе прибегающим пристанище и заступление и избавление и спасение наше" (Стихирарь Лаврский, л. 222-226). Молитвенное послание, писанное царем Иоанном в 1575 году к святым страстотерпцам князю Михаилу Черниговскому и боярину его Феодору пред перенесением мощей из Чернигова в Москву, напечатано в Памятниках Московских древностей, приложение, с. 4. Оно очень красноречиво].
Наследником царства стал Феодор, второй сын от первого брака царского, добрый сердцем, но слабый способностями ума и телесным здоровьем. Другой царевич, еще младенец Димитрий, рожденный от последнего (шестого или седьмого) супружества Грозного царя, получил в удел Углич, куда был отправлен с матерью царицею Мариею из рода Нагих.Глава IV
Царь Феодор и правитель Борис Годунов. - Установление патриаршества. - Права и преимущества Патриарха. - Убиение царевича Димитрия. - Прославление мощей преподобного Антония Римлянина и святого князя Романа Углицкого. - Крымский хан под Москвою. - Достопамятное слово Феодора Годунову. - Бедствие Нижегородского Печерского монастыря. - Кончина Феодора. - Воцарение Бориса.
После ужасной грозы Иоанновой внезапно наступило время мира и всеобщего благоденствия. Двор царский не представлял уже страшной и отвратительной картины свирепства и разврата неслыханного; напротив того, юный венценосец был для подданных образцом кротости, сострадательности, искренней набожности, целомудрия и тихой семейной жизни.
Царь Феодор, рожденный от первого брака царя Иоанна Васильевича, был слаб душою и телом. Не одаренный от природы способностию к труду, почти постоянно больной он уклонялся от всех дел государственных. По словам современников, Феодор вставал обыкновенно в четыре часа утра и ждал духовника в спальне, наполненной иконами, освещенной днем и ночью лампадами. Духовник приходил к нему с крестом, благословением, святою водою и с иконою Угодника Божия, празднуемого в тот день Церковию. Государь кланялся до земли, молился вслух минут десять или более, шел к царице и вместе с нею отправлялся к утрене; возвратясь, садился на креслах в большой горнице, где приветствовали его с добрым днем некоторые ближние люди и монахи; в 9 часов ходил к литургии; в 11 обедал; после обеда спал не менее трех часов; ходил опять в церковь к вечерне и все остальное время до ужина проводил с царицею, с шутами, карлами, смотря на их кривлянья или слушая песни, иногда же любуясь работою своих ювелиров, золотарей, швецов, живописцев; ночью, готовясь к сну, опять долго молился с духовником и ложился с его благословением. Он любил пышность и благолепие обрядов церковных, любил звон колоколов, всякую неделю посещал монастыри в окрестностях столицы, иногда забавлялся медвежьею травлею. Случалось, что челобитчики окружали Феодора при выходе из дворца, "избывая мирския суеты и докуки" он не хотел слушать их и посылал к правителю.
Кто же был этот правитель, облеченный при жизни царя неограниченною царскою властию? Грозный самодержец, ясно сознавая неспособность своего преемника, назначил ему советниками "и блюстителями державы" пятерых знаменитых вельмож [Князя Ивана Мстиславского, сына родной племянницы великого князя Василия и, следовательно, двоюродного брата царя Иоанна, человека бесхарактерного и неспособного; князя Ивана Петровича Шуйского, прославившегося защитою Пскова и другими отважными делами воинскими; Никиту Романовича Юрьева, как чтимого народом брата незабвенной царицы Анастасии, как вельможу благодушного, сохранившего себя чистым от всякого зла, даже в бедственную эпоху кровопийства; Бельского, хитрого и гибкого любимца Грозного царя, и. наконец, Бориса Годунова, шурина царя Феодора (родного брата царицы Ирины)]; но один из них, ближайший к новому царю по родству и дружбе, Борис Федорович Годунов, сумел отстранить некоторых из них и вполне подчинить себе остальных.
Не только важное значение Годунова при жизни последнего царя из рода князей варяжских и по пресечении царского рода, но и влияние дел его на последующие судьбы Русской Церкви и государства заставляют нас ознакомиться ближе с этою необыкновенною личностию. Борис находился тогда в полном расцвете жизни, в полной силе душевной и телесной, имея 32 года от рождения. Величественною красотою, повелительным видом, умом быстрым и глубоким и сладкоречием обольстительным превосходя всех вельмож (как говорит летописец), Борис хотел и умел благотворить, но единственно из любви к славе и власти; видел в добродетели не цель, а средство к достижению цели. Если бы он родился на престоле, то заслужил бы имя одного из лучших венценосцев в мире; но рожденный подданным с необузданною страстию к господству, он не мог одолеть искушений там, где зло казалось для него выгодою, и проклятие веков заглушает в истории добрую славу Борисову. Блистая умом в делах внутренней и внешней политики, всегда осторожный и миролюбивый Борис спокойно благоустроял Русское царство, старался казаться беспристрастным, но всегда готов был жертвовать теми, кого считал своими врагами, не затрудняясь ни знатностию их, ни важными заслугами государственными [Вот пример, как умел Годунов оберегать себя. Открыто было намерение митрополита Дионисия и князей Шуйских, со многими участниками ударить челом Феодору, чтобы он развелся с неплодною супругою, отпустив ее, как вторую Соломонию, в монастырь, и взял другую, дабы иметь наследников, необходимых для спокойствия державы. Это моление, будто бы внушаемое опасением видеть конец Рюрикова племени на троне, хотели подкрепить волнением черни. Выбрали, как пишут, и невесту, княжну Мстиславскую. Борис успел захватить заговор в самом начале: княжна Мстиславская была пострижена; из враждебного рода Шуйских боярин князь Андрей сослан в Каргополь и там уморен, а знаменитый князь Иван Петрович удален в Белозерскую обитель преподобного Кирилла и вскоре удавлен: спаситель Пскова, муж бессмертный в истории, предал позорной петле свою голову, увенчанную лаврами, в одной из монастырских башен, известной под названием "Мешок". Митрополит Дионисий лишен престола (как кажется, без суда) и заточен в Новгородский Хутынский монастырь. Вместо него возведен на первосвятительскую кафедру Ростовский архиепископ Иов, пастырь добродушный, искренно преданный Годунову]. В глазах России и всех, сносившихся тогда с Москвою держав, он стоял на высшей степени величия, как полный властитель царства, не видя вокруг себя никого, кроме слуг безмолвных, или громко славословящих его высокие достоинства, не только во дворце кремлевском, в ближних и дальних краях России, но и вне ее, пред государями и министрами иноземными, получая на свое имя грамоты и дары от союзных венценосцев. Все видели в нем правителя царства и притом "правителя изрядного" (т. е. превосходного, выходящего из ряда правителей обыкновенных).
В то время, когда все дела внутренние и внешние зависели вполне от правителя Годунова, только одно важное дело должно быть приписано собственному желанию царя Феодора: это учреждение патриаршества Московского и всея России. Со времен святого Владимира до царя Феодора, Русская иерархия не искала чести равенства с древними патриаршими престолами востока: Византия, державная и гордая, не согласилась бы на равенство своей иерархии с Киевскою или Московскою; Византия, раба Оттоманов, не отказала бы в том Иоанну III, сыну и внуку его. Русская митрополия в последнее время почти не зависела от Царьграда; Русского первосвятителя с половины XVI столетия называли "святейшим" и отличали особенным уважением, как предстоятеля Церкви обширной, наслаждавшейся благоденствием. Естественно, что благочестивый царь Феодор, услаждавший душу свою только делами набожности и благочинием церковных обрядов, желал почтить митрополита всея России саном Патриарха. К тому же надежда найти в Русском Патриархе защиту Православию, угнетенному на востоке игом мусульманства, а с запада теснимому папизмом, также располагала желать возвышения сана для Русского митрополита.
В 1586 году прибыл в Москву за милостынею Антиохийский Патриарх Иоаким. Благочестивый царь предложил Собору святителей и боярской Думе свое желание об учреждении патриаршеского достоинства в Русском царстве [Собор, одобрив желание царское, говорил: "Благочестивый царь! аще восхощет благочестивая ти держава, да возвестится о сем писание вселенским четырем Патриархам. Понеже благочестивая ти держава и мы вси имеем сих яко столпы благочестию, аще и во области поганых суть, но святая, якоже рече писание, николи же оскверненна бывают". К тому же, говорил еще Собор, пусть не думают другие народы, особенно же пишущие против святой нашей веры латинские и прочие еретики, что в царственном граде Москве патриарший престол устроился только одною царскою волею и проч. (Допол. к ист. акт. II. с. 191 и 192)]. Годунову поручено советоваться о том с Антиохийским иерархом. Иоаким, соглашаясь с мыслями благочестивого царя, обещал предложить это дело Собору патриархов.
На следующий год получен был ответ из Константинополя, что патриархи Цареградский и Антиохийский согласны с желанием царя и что они послали за Александрийским и Иерусалимским патриархами для совещания и решения соборного, положив отправить в Россию Патриарха Иерусалимского. Но нужды Церкви Цареградской потребовали, чтобы отправился в Россию не четвертый, а первенствующий между патриархами, Патриарх Константинопольский, к области которого издревле принадлежала Церковь Русская. В июле 1588 года прибыл в Москву святейший Иеремия, пастырь знаменитый, как просвещением, так и страданиями за Церковь. Вся Москва была в радостном волнении, когда первенствующий святитель православного христианства, благословляя народ и душевно умиляясь его радостным приветствием, ехал на осляти к царю по стогнам Московским; за ним ехали на конях митрополит Монемвасийский (или Мальвазийский) Иорофей и архиепископ Элассонский Арсений. Когда они вошли в Золотую палату, Феодор встал, чтобы встретить Иеремию в нескольких шагах от трона; посадил близ себя, с любовию принял дары его: икону с памятниками страстей Господних, с каплями Христовой крови, с мощами святого царя Константина, - и велел Борису Годунову беседовать с ним наедине. Патриарх передал правителю свою историю. Главною причиною бедствий, говорил Патриарх, был один отступник грек, который, променяв веру на выгоду земную, донес султану, будто Иеремия богат, будто храм его владеет сокровищами, которым нет цены; к тому же другой претендент искал почести, от которой Иеремия готовился отказаться за старостью. Султан нарушил обещание Магомета II, давшего за себя и за своих преемников клятву не вступаться в дела христианства, и велел Феолипту быть Патриархом без соборного определения. Иеремия смело напомнил через пашей о клятве султана, и султан сослал его на остров Родос, где пробыл он четыре года. Амурат отставил и Феолипта, ограбил церковь Божию, превратил патриарший храм в мечеть и возвратил Иеремию из заточения к новым скорбям. "Обливаясь слезами, - заключил Патриарх, - вымолил я у Амурата позволение ехать в христианские земли за милостыней, чтобы построить новый храм истинному Богу. Слыша о таком благочестивом царе, пришел я сюда, чтобы помог нам царь в наших скорбях". Затем первосвятитель объявил, что прибыл с соборным определением об открытии патриаршества в России.
Оставалось избрать Патриарха. Бедствия святейшего Иеремии возбудили в Феодоре желание успокоить страдальца-святителя в России, что, по мнению царя, возвысило бы и достоинство Патриарха Русского. Но представились затруднения. Если Патриархом Москвы станет незнающий языка русского, трудно будет иметь с ним сношения, особенно по делам тайным; не хотелось также доброму царю огорчить Иова лишением Московской кафедры, особенно при просьбе правителя Бориса за Иова. Итак, царь велел предложить святителю Иеремии: "Ты известил, что по грехам христианским султан воздвиг на Церковь и на тебя гонение; посему благочестивый самодержец молит святыню твою остаться в Русском царстве и патриаршествовать на престоле Владимира и всей России с именем вселенского; он обещает во всем успокоить тебя и твоих". Иеремия искренно поблагодарил доброго царя; но дал заметить, что, оставаясь вдали от царя, будет он бесполезен и для Русской, и для Константинопольской Церкви; наконец, сказал, что желает лучше разделять скорби той Церкви, которую, "как мать, восприял", и куда его зовут скорби епископов и всей паствы. Святителю предлагал вторично о том же и Собор русских пастырей; но он опять отказался и благословил Государя избрать Собором Патриарха Русского с тем, чтобы и вперед патриархи поставлялись в России своими митрополитами, по чину церковному, не испрашивая разрешения Восточных Патриархов.
Собрался многочисленный Собор русских пастырей, и царь предложил им сделать совет о Патриархе. В храме Успения Богоматери, в приделе Похвалы Ее, где совершалось вообще избрание пастырей, происходило совещание о назначении великого первосвятителя Русской Церкви. По окончании совещания Патриарх обещал представить царю имена трех избранных, и выпал жребий на митрополита Иова. Поставление Патриарха происходило 23 января 1589 года. Престол, покрытый парчою, для царя и два стула, обитых темным (смиренным) бархатом, для патриархов поставлены были на амвоне, возвышенном 12 ступенями от помоста храма; по сторонам были скамьи для архиереев. Нареченный Патриарх исповедал на орле пред лицом всего Собора, пред Богом и избранными ангелами Церкви свою праведную и непорочную веру. По прочтении символа веры, взойдя на амвон, он приял осенение патриаршее и целование епископов и, поклонясь, удалился в придел Богоматери.
Когда служивший Патриарх со всем собором епископов вошел на малом входе в алтарь и пели песнь Трисвятую, протоиерей соборный и архидиакон привели нареченного Иова пред царские двери, а два епископа ввели его в алтарь. Патриарх вселенский, возложив на него руки, развернув над головою Евангелие, призывал божественную благодать, как на нуждающегося в сугубой благодати для высокого своего звания. Так совершилось посвящение Патриарха всероссийского. После литургии, которую совершили оба Патриарха, великолепное торжество в доме царя дополнило общую радость о великом святителе земли Русской. Патриарха вселенского долго еще честили в радушной Москве, так что он пробыл на севере со времени прибытия почти год. Избрание и поставление Патриарха царь велел описать на пергаменте, грамота была скреплена печатями царя, обоих патриархов и всех архиереев русских и греческих, а в приложении рук участвовали весьма многие архимандриты и игумены.
Чрез два года Патриарх Иеремия прислал соборную грамоту об утверждении патриаршества в России за подписями его самого, патриархов Иерусалимского и Антиохийского (Александрийский в это время скончался), 19 митрополитов, 19 архиепископов и 20 епископов. В грамоте писано: "Во-первых, признаем и совершаем в царствующем граде Москве поставление и поименовение патриаршеское господина Иова, да почитается и именуется и впредь с нами патриархами и будет чин ему в молитвах после Иерусалимского; а главным и начальным содержать апостольский престол Константина града, как и иные патриархи держат; во-вторых, дарованное ныне имя и честь патриаршества не только одному господину Иову дано и утверждено непоколебимо, но позволяем и по нем поставлять Московским Собором начальных властей в патриархи по правилам".
Так патриаршество Русское утверждено было всею Православною Церковию! Видимым поводом сего важного нововведения было, как сказали мы выше, благочестивое желание царя Феодора [Напрасно Карамзин искал начала патриаршества во властолюбивых замыслах Годунова: набожный Феодор не отважился бы на важное нововведение церковное, если бы не имел своих собственных, благочестивых побуждений. Сверх того, правитель, в объяснениях с Иеремиею, является скорее противником, нежели доброжелателем патриаршества, а ту услугу, которой будто бы ожидал Годунов от Иова Патриарха, мог оказать ему тот же Иов и в сане митрополита]; но Промысл Божий невидимо творил Свое дело в Церкви Своей. Он готовил в патриархах Русских защиту для отечества на близкое время скорбей и потрясений, которых не могли еще предвидеть люди. Он незримо устроил обстоятельства дела так, что патриаршество Русское явилось как бы по внезапному стечению обстоятельств, к взаимному утешению востока и севера.
Права нового первосвятителя - Патриарха - по управлению Церковью Русскою были те же, что и права митрополитов, его предместников. Только преимущества священнослужения, сообразные сану, возвышали его над прочими архиереями [Особенности патриаршего священнослужения: новопосвященный Патриарх объезжал Кремль на осляти, "благословляя град и люди". Патриарх облачался среди церкви на амвоне о 3 ступенях, с 4 свещниками по сторонам. Пред пением Трисвятого, когда возглашалось ему многолетия, он благословлял народ, сидя пред святою трапезою, лицом к западу. Во время причащения он причащал архиереев из своих рук. Одежды его в богослужении: саккос с нашивною епитрахилью, усыпанною жемчугом, по подобию Ааронова нагрудника, омофор, митра с крестом на верху, иногда с зубчатою короною по опушке, сихар (подризник), пояс, епитрахиль и поручи его с гамматами, как символами токов крови Иисусовой, два энколпия, или панагии, и крест. Мантия его бархатная зеленая со струями золотыми и серебряными, на которой скрижали вверху с образом Благовещения или с крестами и херувимами, а внизу со звонками Пастырский жезл с змиями - символом мудрости; клобук беловидный с нашивным крестом и иногда с серафимами. В церковном ходу пред Патриархом несли свечу, а во время путешествия предшествовал ему крест и последовал жезл]. Но, как сан, так и эти преимущества придавали ему высокое значение в глазах духовенства и народа, и благочестие чад Церкви окружало его глубоким уважением.
Патриарху, как и митрополиту всей России, окончательно принадлежал суд церковный, но с прежним ограничением: дела, касающиеся всей Церкви, решались на Соборе. И Соборы при патриархах собирались часто. За Патриархом оставался особенно важный голос на Соборе. Область Патриарха, как епархиального святителя, была весьма обширна [Московская патриаршая епархия в начале своем заключила в себе нынешние епархии: Московскую (исключая Коломенскую область), Костромскую, Вятскую, Нижегородскую, Курскую и Орловскую, с участками епархий Архангельской, Владимирской, Новгородской и Тамбовской. Пределы епархий были довольно перепутаны], но в сущности она была той же, что прежде была областью Московского митрополита. Впоследствии, она увеличилась частично за счет нескольких монастырей с принадлежащими к ним сельскими храмами, взятыми под непосредственное ведение Патриарха, частично селами, пожертвованными или купленными в пользу новых или прежних патриарших монастырей. Двор и управление прежних митрополитов сохранились в прежнем своем значении, но получили более внешнего величия: штат Патриарха был многочисленным; чиновников в его распоряжении было великое множество, как говорил очевидец. Штат был образован по примеру царского: были бояре, стольники, боярские дети и другие должностные лица.
Вместе с возвышением Московского первосвятительского престола на степень патриаршества возвышены и некоторые из епархиальных кафедр. Тою же грамотою Московского Собора, которою узаконено патриаршество, положено быть в России 4 митрополитам, 6 архиепископам и 8 епископам. Сему возвышению основанием поставлена сообразность с саном Патриарха и благолепием Церкви. Постановление Собора о митрополитах тогда же приведено было в исполнение: саном митрополита почтены были пастыри Новгородский, Казанский, Ростовский и Крутицкий, постоянный помощник (викарий) Патриарха. На степень архиепископа возведены прочие прежние епископы, кроме Коломенского. Из числа же новых кафедр епископских замещены только две: Псковская и Карельская.
Таковы были дела церковные в Московском государстве. Дела гражданские, внешние и внутренние, оставались в твердых руках Годунова; для него наступал решительный час, и самовластный правитель дерзнул, наконец, приподнять для себя завесу будущего!
По воцарении Феодора младенец царевич Димитрий, сын царя Иоанна от последнего брака его, как уже было нами замечено, был удален в предоставленный ему родителем город Углич вместе с матерью, царицею Мариею, и братьями ее, боярами Нагими. Мог ли Годунов спокойно наслаждаться величием и властию, помышляя о близкой кончине удрученного болезнью Феодора и о законном его наследнике [При суде над Шуйскими, желавшими расторжения брака Феодора с неплодною царицей, сам Годунов напоминал, что законный наследник державы - царевич Димитрий], воспитываемом матерью и родными в явной, хотя и почетной ссылке, в ненависти к правителю, в чувствах злобы и мести? Что ожидало в таком случае Ирину? Монастырь. Что ожидало Годунова? Темница или плаха... Уже дела обнаружили душу Борисову: в ямах, на лобном месте погибали несчастные, которых опасался правитель: кто же был для него опаснее Димитрия? Борис не страшился случая, беспримерного в нашем отечестве от времен Рюрика до Феодора - трона упраздненного, конца племени державного, мятежа страстей в выборе новой династии, и твердо был уверен, что скипетр, выпав из руки последнего венценосца Мономаховой крови, будет вручен тому, кто уже давно и славно царствовал без имени царского. Алчный властолюбец видел между собою и престолом одного отрока безоружного, как голодный волк видит агнца! Сначала правитель надеялся возбудить в народе ненависть к царевичу, распуская слух, что отрок Димитрий есть совершенное подобие отца - любит муки и кровь, даже сам для потехи убивает животных. Эта сказка осталась без продолжения. Годунов думал объявить Димитрия незаконнорожденным, как сына шестой или седьмой супруги Иоанна; не велел молиться о нем и поминать его имени на богослужении; но рассудив, что это супружество, хотя и действительно беззаконное, было однако ж утверждено или терпимо церковною властию, что Димитрий, несмотря на то, во мнении людей остался бы царевичем, единственным наследником бездетного Феодора, - ненасытный властолюбец решился прибегнуть к яду или ножу; он искал только, кому доверить совершение убийства.
Начали с яда. Мамка царевича Василиса Волохова и сын ее Осип, продав Годунову свою душу, служили ему орудием; но зелие смертоносное не вредило отроку, по словам летописца, ни в яствах, ни в питии. Нашли человека надежного, дьяка Михаила Битяковского, ознаменованного на лице печатью зверства, так что дикий вид его ручался за верность во зле. Годунов высыпал золото, обещал совершенную безопасность, велел извергу ехать в Углич, чтобы править там земскими делами и хозяйством вдовствующей царицы, не спускать глаз с обреченной жертвы и не упустить первой минуты благоприятной. Вместе с ним приехали в Углич сын его Данило и племянник Никита Качалов, также удостоенные совершенной доверенности Годунова. И вот 15 мая 1591 года "царевича в Угличе не стало". Как же это случилось? В полдень, когда во дворце не было никого из Нагих, мамка Волохова вывела царевича на двор; сюда же сошла и кормилица, Ирина Жданова. Убийцы уже дожидались жертвы. Осип Волохов, взяв царевича за руку, спросил: "Это у тебя, государь, новое ожерельице?" Отрок поднял голову и отвечал: "Нет, старое". В эту минуту сверкнул нож; но убийца не захватил гортани и убежал. Димитрий упал. Кормилица пала на него, чтобы защитить его собою и стала кричать. Битяковский и Качалов отняли у нее царевича, дорезали и кинулись вниз с лестницы, в самое то мгновение, когда царица вышла из сеней на крыльцо... Восьмилетний страстотерпец лежал окровавленный в объятиях той, которая вскормила его своею грудью; он "трепетал, как голубь", испуская дух, и скончался, уже не слыша воплей отчаянной матери. По звону на соборной колокольне, откуда пономарь видел убийство, прибежали братья царицы, Нагие, двор наполнился смятенным народом. Угличане, озлобленные убиением царевича, умертвили убийц: Битяковского, Качалова, Волохова и еще несколько человек; мамку сохранили живою для показаний. Уверяют, что злодеи, издыхая, облегчили свою совесть искренним признанием; наименовали и главного виновника Димитриевой смерти - Бориса Годунова.
Но виновник преступлений сам был распорядителем следствия и суда: следователи, присланные в Углич, Крутицкий митрополит Геласий, боярин князь Василий Иванович Шуйский [Правитель успел уже примириться с Шуйскими и вступить с ними в родство, женив князя Димитрия Шуйского (родного брата князя Василия) на своей свояченице, дочери Малюты Скуратова], окольничий Клешнин и дьяк Вылузгин в угоду правителю засвидетельствовали неправду: они объявили, что царевич играл в тычку ножом, и "тут пришла на него падучая немочь, и зашибло его и учало его бити; да как его било, и он покололся ножом сам". Самый первый вопрос на следствии предложен так: "Которым обычаем царевича не стало? И что его болезнь?" Вообще, следственное дело, сохранившееся до нашего времени, доказывает, что следователи действовали криводушно [Никто из современников не сомневался, что царевич убит по воле Годунова. Только в наше время стали возникать сомнения: некоторые полагали, что вместо царевича подставлен и убит другой ребенок; другие разделяли мнение следователей о самозаклании царственного отрока; наконец, третьи отвергали виновность Годунова. Но если бы убитый не был царевичем, могли ли не видеть обмана не только царица и братья ее, но и весь народ углицкий, хорошо знавший и любивший Димитрия? При осмотре тела царевича, в левой руке его нашли ширинку (платок), а в правой орехи; мог ли он держать орехи, если бы бросал ножом в тычку? Если бы он, в припадке болезни, упал на нож, горло было бы проколото, а в действительности - гортань была перерезана рукою сильного злодея, а не слабою, детскою. Если же царевич пал от руки злодея, то кого можно считать главным виновником страшного преступления, кроме правителя Годунова? Кому, кроме Бориса, нужна была смерть Димитрия? Пределы статьи не дозволяют нам дальнейших подробностей; желающие могут найти их в превосходной статье покойного преосвященного Филарета Черниговского: "Исследование о смерти царевича Димитрия" (Чтения в Обществе Истории и Древностей Российских, 1858, № 1)]. Царская Дума утвердила следствие и донесла царю, что "жизнь царевича прекратилась судом Божиим; что Михайло Нагой есть виновник кровопролития ужасного и действовал по внушению личной злобы; что граждане углицкие вместе с ним достойны казни за свою измену и беззаконие". Бояр Нагих сослали в отдаленные города и заключили в темницы; вдовствующую царицу, неволею постриженную, отвезли в дикую пустыню, в обитель святого Николая на Выксе (близ Череповца); тела злодеев, Битяковского и товарищей его, кинутые углицким народом в яму, вынули, отпели в церкви и предали земле с великою честию, а граждан тамошних, объявленных убийцами невинных, казнили смертию, числом около 200; другим отрезали языки, многих заточили, большую часть вывели в Сибирь и населили ими город Пелым, так что древний, обширный Углич, где было, если верить преданию, более 100 церквей и не менее 30 тысяч жителей, опустел навеки, в память ужасного Борисова гнева на смелых обличителей преступления. Тело невинного страдальца-царевича предано земле в Углицком Спасском соборе [Прославление мощей святого страстотерпца царевича Димитрия будет описано в одной из следующих глав].
Царь Феодор, по словам летописца, горько плакал о смерти нежно любимого брата и, наконец, сказал: "Да будет воля Божия!" - и всему поверил. Еще несколько лет продолжалась тихая, чуждая житейских попечений, богомольная жизнь последнего царя из дома Рюрикова. По выражению летописца, "Господь возлюбил смирение царево" и посылал Русской земле благодатные знамения Своего благоволения. К числу таких знамений относится прославление мощей двух угодников Божиих: преподобного Антония Римлянина, Новгородского чудотворца, и святого князя Романа Углицкого.
Протекло уже 450 лет после преставления преподобного Антония. После трех пожаров в XIV веке и страшного разгрома в 1570 году [Разгром Новгорода и разорение обители преподобного Антония описаны нами прежде] обитель совершенно запустела, так что не было в ней ни братии, ни церковной службы. Гонителю Новгорода, Грозному царю, пришло наконец на мысль, что нельзя оставлять в запустении монастырь столь знаменитый по святости основателя его, чудодейственно прибывшего из Рима. Для возобновления обители царь избрал и послал туда игуменом добродетельного старца Кирилла [Кирилл Завидов, впоследствии архимандрит Сергиевой Лавры (с 1594 г.), а с 1605 года митрополит Ростовский, скончался в 1619 году и погребен в Ростовском Успенском соборе (Историч. описание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, изд. 1857 г., стр. 90. Древние святыни Ростова Великого, соч. гр. М. Толстого, изд. 3-е, прилож. I, с. 12 и 13)], который собрал братию и ввел строгий устав общежития, чем навлек на себя злобу людей неблагонамеренных и был ими отравлен на трапезе; но по усердной молитве к Божией Матери и преподобному Антонию получил исцеление. За этим первым чудом преподобного по возобновлении обители его вскоре последовали и другие чудеса.
Между тем, как продолжались благодатные исцеления у раки преподобного Антония, в обители его жил добродетельный и блаженный старец Анания [Анания иконописец, помещенный в списке Новгородских святых в одной рукописи XVII века, погребен в обители, но место могилы его забыто], иконописец, который 33 года провел в монастыре неисходно и имел у себя ученика, именем Нифонт [Этот самый Нифонт написал обширное описание переложения мощей преподобного Антония и бывших при том чудес. Он говорит о себе так: "Аз многогрешный первый желатель бых и понудитель преложити честное тело преподобного из гроба на верх земли" (лист. 215). Описание составлено им в Сергиевой Лавре в первые дни царствования Бориса Годунова, 22 марта 7106 (1598) года, по повелению Патриарха Иова, от которого были сообщены ему подлинные документы: "...взимах у него (Патриарха) чудесем святого писанные памяти до преложения честного и многочудесного тела преподобного и имена исцелевшим" (лист. 216). Монах Сергиевой Лавры Герман Тулупов списал сказание Нифонта в 1627 году и был, без сомнения, современником сего последнего. Тем важнее для нас труд старца Германа, в Минее-Четье месяца августа, писанной его рукою (Библиотека Сергиевой Лавры, рукопись № 681)]. По кончине праведного своего наставника этот Нифонт, одушевляемый живою верою и любовию к чудотворцу Антонию, сподобился дивного сновидения и после того решился приподнять доску, прикрывавшую раку, чтобы видеть святые и нетленные мощи, лежавшие поверх земли в каменном глубоком гробе ниже помоста церковного. Это было при державе благочестивого царя Феодора Иоанновича, при святейшем Патриархе Иове и первом митрополите Новгородском Александре. Нифонт поведал о нетлении мощей игумену Кириллу, игумен - митрополиту, а митрополит обещался донести царю и Патриарху, но не успел того исполнить, потому что вскоре скончался. Между тем игумен Кирилл, по воле царя Феодора, сделался архимандритом великой Лавры преподобного Сергия Радонежского, куда вслед за ним перешел и Нифонт, непрестанно умоляя Кирилла, чтобы позаботился о начатом святом деле. Архимандрит нашел случай доложить царю в присутствии Бориса Годунова [Нифонт говорит о Борисе: "Боярин Борис Феодорович бяше муж добродетелен весьма и богобоязлив и весьма кипяше всякою добродетелию Богу и человеком" (лист. 179)] о нетлении мощей преподобного Антония.
Новому митрополиту Новгорода Варлааму поручено было патриаршею грамотою освидетельствовать и открыть святые мощи. Когда сняли богато украшенную раку, стоявшую над гробом чудотворца, то митрополит, наклонившись, увидел нетленное тело, лежащее подобно живому на два локтя ниже помоста. Не осмеливаясь взять святыни руками, братия вместе с новым игуменом Трифоном стали копать землю подле гробницы. Тогда от святых мощей дивное благоухание разлилось в воздухе. Целебоносные останки чудотворца оказались лежащими на огромном камне, с которым вместе были приподняты на помост церковный 1 июля 1597 года.
Явление святых мощей сопровождалось множеством чудотворений. Митрополит со всем Новгородским духовенством и множеством народа совершил крестный ход из Софийского собора в Антониев монастырь и, приблизившись к многоцелебной раке, своими руками снял покров с чудотворца, причем весь храм наполнился сладостным благоуханием; святые мощи были обнесены вокруг храма и поставлены в церкви Рождества Богородицы над прежнею могилою преподобного. С того времени учрежден митрополитом Варлаамом по воле царя Феодора и по благословению Патриарха Иова, ежегодный крестный ход в обитель чудотворца, в первую пятницу после праздника Петра и Павла, совершаемый и доныне.
Игумен Трифон был отправлен в Москву к царю и Патриарху с грамотою об открытии святых мощей, а между тем чудеса и исцеления продолжались беспрерывно. Братия обители сообщали о них в Москву игумену Трифону, а он докладывал царю и Патриарху. Благочестивый Феодор в последние дни своей жизни радовался проявлению благодати Божией чрез нового чудотворца.
В древнем Угличе вскоре после разорения его неправедным судом как бы в утешение оставшимся горестным жителям прославлены нетлением и чудесами мощи святого князя Романа, обретенные при перестройке собора, в 1595 году [Святой князь Роман Владимирович Углицкий, внук великого князя Константина Всеволодовича, жил в бедственное время нашествия Батыева и преставился в 1285 году]. Они были освидетельствованы, по распоряжению Патриарха Иова, Казанским митрополитом Гермогеном и поставлены открыто в том самом соборном храме, где таились до времени в недрах земли. Были обретены в Угличе другие нетленные мощи - царевича и страстотерпца Димитрия.
В 1594 году Крымский хан Кази-Гирей совершил внезапный и коварный набег на Русскую землю в то самое время, когда послы его заключали мир с Москвою. Он прошел беспрепятственно до села Коломенского и встретил отпор только под стенами Москвы: здесь войско русское сразилось с неверными в виду храмов и палат кремлевских, перед глазами царя и царицы. Стены, башни, колокольни были унизаны вооруженными и безоружными, исполненными любопытства и ужаса: дело шло о Москве. Народ то безмолвствовал, то вопил, следуя душою за всеми движениями кровопролитной сечи, - зрелища нового для нашей древней столицы, которая видела приступы к стенам ее, но еще до того времени не видала полевой битвы на своих равнинах. В эти роковые часы, когда сильно трепетало сердце и в столетних старцах московских, один человек наслаждался спокойствием души непоколебимой: тот, чье имя вместе с Божиим призывалось русскими воинами в пылу битвы, тот, за кого они умирали пред стенами столицы - сам государь!.. Утомленный долгою молитвою, Феодор мирно отдыхал в час полуденный; встал и спокойно смотрел из высокого своего терема на битву. За ним стоял один добрый боярин и плакал. Феодор обратился к нему, увидел слезы и сказал: "Будь спокоен! Завтра не будет хана!" Битва не была решительной и прекратилась к вечеру, но слово царское, по замечанию современников, оказалось пророческим: хан со всеми своими полчищами бежал ночью за час до рассвета, преследуемый русской ратью, предводимою правителем Годуновым.
В 1596 году царь Феодор был утешен переложением нетленных и многоцелебных мощей святого митрополита Алексия в новую серебряную раку. Он приказал Годунову прикоснуться к мощам и сказал ему достопамятное слово: "Осязай святыню, правитель народа христианского! Управляй им и впредь с ревностию. Ты достигнешь желаемого; но все суета и тление на земле".
Почти в то же время набожное сердце Феодора глубоко огорчено было бедствием знаменитой обители Печерской-Нижегородской, где спасались некогда угодники Божии Дионисий Суздальский, ученик его Евфимий и Макарий Желтоводский, или Унженский [О святом Дионисии, преподобных Евфимии и Макарии мы упоминали уже прежде]: гора, под которою стоял монастырь, вдруг с треском заколебалась и двинулась к Волге, засыпала и разрушила церковь, келии, ограду. Гибель сего места святого поразила воображение народное и названа в летописи "великим знамением" того, что ожидало Россию, чего ожидал и Феодор, заметно слабея и изнемогая. Он предвидел близкий конец свой, и час настал.
И в цветущей юности не имев иной важной мысли, кроме спасения души, он в это время еще менее заботился о мире и царской власти, ходил и ездил из обители в обитель, благотворил нищим и духовенству, особенно греческим монахам, иерусалимским, пелопоннесским и другим, которые приносили к нам драгоценности и святыни (еще нерасхищенные турками!): кресты, иконы, мощи. В конце 1597 года Феодор впал в тяжкую болезнь: 6 января открылись в нем явные признаки близкой смерти, к ужасу столицы. Народ любил Феодора, как ангела земного, и приписывал действию ревностных молитв его благосостояние отечества, любил с умилением, как последнего царя Мономаховой крови; и когда в отверстых храмах усердные толпы москвичей еще с надеждою молили Бога об исцелении государя доброго, тогда Патриарх, вельможи, сановники, уже не имея надежды, с сокрушением сердца предстояли одру болящего в ожидании последнего действия Феодоровой самодержавной власти, завещания о России сиротеющей. Первосвятитель Иов дрожащим голосом сказал: "Свет в очах наших меркнет; праведник отходит к Богу... Государь! Кому приказываешь царство, нас сирых и свою царицу?". Феодор тихо ответствовал: "В царстве, в вас и в царице волен Господь Всевышний... оставляю грамоту духовную". Завещание было уже написано; Феодор вручал державу Ирине, а "душу свою приказывал" великому святителю Иову, двоюродному брату Феодору Никитичу Романову-Юрьеву (племяннику царицы Анастасии) и шурину Борису Годунову, то есть избрал их быть главными советниками трона. В 11 часов вечера Иов помазал царя елеем, исповедал и приобщил Святых Тайн, а в час утра 7 января 1598 года Феодор испустил дух без судорог и трепета, незаметно, как бы заснув тихо и сладко [В "Книге о Российских святых" царь Феодор Иоаннович поставлен в лике московских чудотворцев. Повествуют, что в предсмертном томлении он беседовал с кем-то незримым для других, именуя его великим святителем, и что в час кончины Феодора ощущалось неизреченное благоухание в палатах кремлевских].
Все присягнули с усердием вдовствующей царице Ирине, но скоро узнали, что вместе с нею вдовствует и трон Мономахов, что венец и скипетр лежат на нем праздно, что Россия, не имея царя, не имеет и царицы: Ирина приняла пострижение иноческое в Новодевичьем монастыре с именем Александры. Из всех областных городов созваны были люди выборные на Великий Собор, и, наконец, 17 февраля 1598 года правитель Борис Годунов единогласно был избран и возведен на престол царский.
Окончим словами нашего незабвенного историографа: "Что, по-видимому, могло быть торжественнее, единодушное, законнее сего наречения? И что благоразумнее? Переменилось только имя царя, власть державная оставалась в руках того, кто уже давно имел оную и властвовал счастливо для целости государства, для внутреннего устройства, для внешней чести и безопасности России. Так казалось; но сей, человеческою мудростию наделенный правитель, достиг престола злодейством... Казнь небесная угрожала царю - преступнику и царству несчастному" [Карамзин, История Государства Российского, Т. Х., конец III-й главы].Глава V
Состояние Церкви в Киевской митрополии XVI века. - Церковная уния. - Состояние Церкви в Московской митрополии. - Упадок иноческой жизни. - Угодники Божий: преподобные Никандр Псковский, Адриан и Ферапонт Мензенские; юродивые: Симон Юрьевецкий и Иоанн Московский.
Когда на престоле Московского государства прекратился державный род святого равноапостольного князя Владимира в лице царя Феодора, нашему отечеству готовились тяжкие, продолжительные испытания. В первопрестольной и боголюбивой Москве существовала уже крепкая опора для православных сынов ее, поставленная Промыслом Божиим незадолго до пресечения царственной династии: мы говорим о возвышении первосвятительской кафедры, которое придало ей новый блеск, новое освящение в глазах народа. Первые патриархи Московские, вынося на старческих раменах своих бремя власти не только церковной, но и государственной, явили себя истинными отцами Церкви и отечества [Подвиги двух первых патриархов будут изложены в одной из следующих глав].
Не такова была судьба Православной Церкви в западной Руси, под скипетром королей иноплеменных и иноверных, под высшим управлением патриархов Цареградских, отдаленных по месту жительства и чуждых по языку, при архипастырях слабых и нередко увлекаемых честолюбием. Мы ранее говорили о первых стеснениях православной веры при Ягайле вскоре по соединении Литвы с Польшею [Так для православных воспрещены были браки с папистами и затруднен доступ к общественным должностям. Но впоследствии эти меры были оставлены, потому что "жатва не отвечала ожиданиям", как говорит известный Галицкий писатель Зубрицкий]. Хотя общих гонений и не было, но самое разделение Русской Церкви на две митрополии не могло не вредить чистой вере [Разделение Русской митрополии на две - Московскую и Киевскую - было вредно для последней. Митрополит, подданный короля-паписта, не имел довольно силы, чтобы защищать Православие, а влияние Патриарха Цареградского, под властию которого оставалась южнорусская Церковь, было слишком незначительно] и пролагало путь к унии.
Уния Флорентийская не удалась папе и не оставила по себе следов не только в Московской, но и в Киевской (юго-западной) митрополии. Поборники папизма убедились после Флорентийской попытки, что им невозможно вести борьбу с Православною Церковию в полном ее составе; тогда они решили ограничить пока свои действия только русскими областями, непосредственно подвластными польской короне [На люблинском сейме Польша присвоила себе на особых правах лучшие области великого княжества Литовского - Киев, Украину. Тогда же прелаты заговорили о религиозной унии в самых обширных размерах. Желающих подробнее ознакомиться с действиями иезуитов в эпоху, предшествовавшую Брестской унии, отсылаем к превосходному сочинению г. Кояловича: "Литовско-церковная уния"]. Первым и самым надежным приготовлением к унии было воспитание молодых людей из знатных южнорусских фамилий иезуитами польскими, особенно в Риме. Приготовление это как нельзя лучше вело к цели иезуитов [Князь Курбский оплакивал воспитание иезуитское, направленное к совращению православных в папизм (Киевлянин Максимовича на 1840 г., с. 923)].
Обстоятельства и страсти человеческие сильно содействовали коварным замыслам. С одной стороны, вступивший на престол Польши шведский королевич Сигизмунд III, от колыбели воспитанник иезуитов, был ревностным слугою их до гроба и всегда покорным орудием в руках папизма. С другой стороны, упадок нравов в православном духовенстве, особенно высшем, потребовал довольно строгих мер от Патриарха Цареградского.
Святейший Иеремия, отправляясь в Москву для избрания и посвящения первого Русского Патриарха (событие неприятное и тревожное для врагов Православия), увидел в южной митрополии много беспорядков: ослабление нравственности, отступление от правил и обычаев церковных. Он лишил кафедры митрополита Онисифора, как двоеженца, а также предал суду Луцкого епископа Кирилла Терлецкого, который вел жизнь разгульную, по примеру римских прелатов, и был уличен в разных преступлениях. Строгость первосвятителя возбудила недовольство духовенства, привыкшего к своеволию, недоверчивость и вражду к Патриарху, которого мало знали. Место Онисифора заступил Михаил Рогоза, старик добрый, но характером слабый. Патриарху было угодно, чтобы к возвращению его из Москвы митрополит Михаил собрал Собор для рассуждения о церковном благочинии. Собор не был собран: Кирилл заставил слабого Рогозу бояться за самого себя. Патриарх напрасно ждал Собора в Замостье с потерею времени и издержек, тяжелых для его скудного престола. Отзываемый делами в Валахию он послал доверительную грамоту к митрополиту в Вильну; но Кирилл отнял ее по дороге. Патриарх, узнав о том, послал другую грамоту к Мелетию, епископу Владимирскому (на Волыни), поручая ему и экзарху своему созвать Собор, а на слабого митрополита возложил уплату издержек по пребыванию в Замостье. Кирилл дружески посетил Мелетия и тайно похитил у него грамоту Патриарха. Таким образом, Собор опять не состоялся; союз с Патриархом был сильно ослаблен.
Между тем иезуит Скарга издал ловкий панегирик унии, посвятив его "духовному сыну своему", королю Сигизмунду. Для Кирилла, склонявшегося на сторону унии, найден был хитрый помощник в лице сенатора Поцея, воспитанника латинской Краковской академии. Иезуиты выпросили у короля обещание предоставить Поцею доходное епископство Владимирское, и Кирилл постриг Ипатия в монахи. В то же время по настоянию иезуитов начались новые притеснения православных.
Впрочем, Церковь южнорусская имела сильные опоры. Первою из них были православные церковные братства Львовское, Виленское и множество других (из них первые два были основаны еще в XV веке). Братства, как попечители монастырей и храмов, заботились о поддержании церковных зданий, о содержании духовенства и бедных и имели право голоса при назначении настоятелей и священников. В бедственное время борьбы, о котором мы теперь говорим, братства воодушевились новою ревностию. Не ограничиваясь прежним кругом деятельности, по преимуществу человеколюбивой, они обратили ревность свою на защиту веры, на помощь пастырям Церкви, на учреждение типографий и народных училищ [Старшим из училищ (после Острожского, известного еще прежде) было Львовское. Антиохийский Патриарх Иоаким, прибыв в Россию с наставлениями Цареградского Патриарха Иеремии, в 1586 году дал братству Львовскому устав и одушевил его ревностию открыть школу и типографию, а Патриарх Иеремия, получив известие о том от Иоакима, прислал во Львов Елассонского архиепископа Арсения, который принял на себя обязанность преподавать в новом училище уроки и преподавал два года. Львовским братством издана была (1591 г.) первая еллино-словенская грамматика. Прочие братства действовали усердно в том же духе, по мере средств своих. Кроме того, епископом Львовским Гедеоном заведено было училище в Стрятине. Предметами учения были: языки - греческий, славянский, русский, диалектика и риторика].
Волнуемая бурею папизма, южнорусская Церковь имела также ревностного поборника Православия в лице доблестного воеводы Киевского князя Константина Константиновича Острожского, человека благочестивого и образованного. Он вступил в ближайшие сношения с Востоком, собирал и издавал богослужебные книги [Князь Константин открыл первое высшее училище в Остроге, которое при нем называлось академией. При училище завел он типографию, из которой вышло до 18 книг богослужебных и учительных. Библия, изданная им в 1580 и 1581 годах в Остроге, составляет блистательный памятник благочестия и христианского, светлого ума его. В предисловии, им самим написанном, он говорит, что изданием желает "благочестию некое дарование духовное оставити. Кто бо есть от благочестивых, его же не подвиже жалость, зряще ветхость церкве Христовы, на падение клонящуся? Волцы тяжцы нещадно расхищают и распужают овчее стадо Христово". Ему недоставало, говорит он, и людей, способных к изданию Библии, и полных списков Библии. Надлежало посылать к Патриарху и в монастыри греческие и болгарские за лучшими списками. При издании принято за правило следовать Греческому тексту. Усердие благочестивого князя достойно всякой похвалы, и Библия его, как первый опыт, во всяком случае, была дорогим подарком для православной Церкви. Особенно же дорог был этот подарок тогда, как, с одной стороны, гордая Реформация, с другой - коварный папизм упрекали православных недостатком образованности, а еще более тем, что у православных нет даже и Библии. Но, отдавая честь подвигу благочестивого князя, мы должны заметить, что Библия его требовала очень многих поправок. В ней не везде исправлены даже ошибки писца и слова часто не отделены одно от другого. В поправках старались быть вразумительными, но, редко справляясь с Греческим текстом, часто удалялись от него (Обзор Духовной Русской литературы преосвященного Филарета Черниговского, ч. I, с. 233-235)], заводил училища, рассылал по Литве, Украине и Волыни проповедников для утверждения народа в истинах веры. Постоянная, неусыпная заботливость князя о Церкви Православной была известна всем полякам, и они преклонялись пред нею. Король Стефан Баторий, уважая в князе несомненные заслуги воинские и гражданские, даровал ему то преимущество, которое верный и знаменитый сын Православной Церкви считал для себя выше всех наград: король признал его стражем, хранителем и защитником южной Русской митрополии [По свидетельству г. Кояловича]. Убеленный сединами маститой старости доблестный воевода оправдал этот почетный титул неутомимыми трудами.
Собор, созванный в 1590 году (первый Брестский), рассмотрел грамоты и привилегии, данные в разные времена Православию. Положено было просить короля, дабы им возвращено было значение действующего закона. Хитрый Кирилл, "яко бес, клевеща на Патриарха", успел получить в свои руки белые бланки с приложенными печатями епископов, выданные для ходатайства пред королем о защите Церкви. После того Кирилл и Ипатий Поцей, уже епископ, объехали города для приготовления умов к унии. Они старались склонить на свою сторону Михаила Копыстенского, епископа Перемышльского, но тот тогда же протестовал против преступного их умысла. Легче казалось расположить к унии Гедеона Балабана, епископа Львовского, так как он сильно недоволен был Патриархом, который не в его пользу решил спор его с Львовским братством о правах епископа и даже грозил ему отлучением. Терлецкий и иезуиты, с одной стороны, употребляли все, чтобы отягчить положение Гедеона, с другой - твердили Гедеону, что Патриарх оставил его, что он несправедлив к нему. Гедеон поколебался; он склонил было и многих из духовенства, в том числе нескольких греков, к тому, чтобы признать над собою власть папы [Исторические Акты. T. IV. № 45]. Но эта неверность долгу совести была только временною в душе Гедеона. Князь Острожский в ответ на письмо Поцея от 21 июня 1593 года писал ему, что и он не прочь от мира с немиролюбивым Римом из желания облегчить участь Православия, но желает только такого мира, на который могли бы согласиться Патриархи Восточные и Московский; к ним и надобно прежде всего отнестись по сему делу [Акты Западной России, т. IV, № 45]. Патриархи Александрийский и Константинопольский прислали увещания не прельщаться новыми учениями, а последний грозил отлучением от Церкви каждому, кто захотел бы изменить Православию. Голос Востока произвел сильное впечатление на всех. Но тем решительнее стали действовать Ипатий и Кирилл.
В конце 1594 года происходило совещание по поводу унии, и через несколько месяцев узнали, что Кирилл ездил в Краков и возил туда бланки, а Ипатий писал: "Истинно не знаю я ни о каких бланках". На тех бланках, которые выданы были в 1590 году, за подписью всех пастырей Церкви, Ипатий и Кирилл написали прошение к королю и послание к папе (от 12 июня 1595 г.) с изложением желания о принятии унии не только от лица митрополита и всех епископов, но и "всего духовенства и вверенных им овец. Сигизмунд грамотою от 30 июля 1595 года объявил равенство прав униатского духовенства с римским и отправил Ипатия и Кирилла в Рим за свой счет.
Там приняли с восторгом изменников Православия. В торжественном собрании кардиналов и прелатов римских 23 декабря 1595 года Ипатий и Кирилл облобызали ногу папы Климента, вручили ему прошение Собора, и оно прочтено было вслух всем. Секретарь папы от имени его пышною речью объявил им благоволение. Оба епископа прочли исповедание веры: они признали исхождение Святого Духа и от Сына, верховную власть папы, чистилище, причащение тела и крови Христовой под одним видом, индульгенции и приняли все, что "определено Тридентским собором, сверх содержащегося в Никейско-Константинопольском символе"! Оба дали присягу за себя и прочих епископов. Таким образом, Ипатий и Кирилл действовали не только, как отступники Православной веры, но и как вероломные предатели, потому что приняли в римском исповедании много такого, чего никто даже и из числа сообщников их не думал принимать, а потому и не мог дозволить ручаться за него в принятии. Папа и кардиналы торжествовали, пели хвалебные песни, выбили медаль, достойную Рима [На медали вырезали изображение папы Климента и падающего перед ним Россиянина, с надписью: Ruthenis receptis - "на принятие руссов"], внесли в летопись "повесть о воссиянии нового света в странах полунощных".
Предатели родной веры не успели еще возвратиться в отечество, а народное негодование против унии уже кипело и принимало грозный вид. Епископ Гедеон подал сейму жалобу о том (1 июля 1595 г.), что депутаты-отступники приняли во всем римскую веру, оставив только для вида греческие обряды, что они бессовестным подлогом позорят имя его и Михаила Перемышльского и без ведома паствы покорили эту паству воле папы. Народ проклинал отступников. Князь Острожский объявил, что он не хочет знать унии. Митрополит Михаил еще прежде того окружною грамотою известил, что дорожит союзом с Патриархом Константинопольским.
Тогда на защиту унии восстал со всеми своими силами король Сигизмунд. В августе 1596 года он выдал привилегию на имя униатского духовенства. Затем назначен был сейм в Бресте, и в начале октября 1596 года прибыли туда пять епископов, приверженных унии, с поверенными короля, латинскими епископами и сенаторами. Поборниками Православия на Соборе (по нашему счету, третьем Брестском) [Между первым Брестским собором 1590 года и последним, на котором принята уния митрополитом Рагозою и другими предателями Православия, был еще второй Брестский Собор (26 октября 1591 года), совершенно неизвестный нашим историкам. Подлинный акт этого Собора, писанный в православном духе, за подписями и печатями Рагозы, Терлецкого, Гедеона Балабана и других епископов, составляет собственность преосвященного Павла, епископа Псковского] были экзархи патриархов: от Константинопольского - Никифор и Александрийского - Кирилл Лукарь; епископы Гедеон и Михаил, Лука, митрополит Белогородский, из Славонии, множество архимандритов и протоиереев. Князь Острожский и вся светская знать русская были на стороне Православия. Начались богословские прения. Но за униатов был сам король, требовавший только повиновения. Прибыл после всех и митрополит Михаил. Православные послали спросить его: чью сторону будет держать он? И он решительно объявил, что не хочет унии, но через несколько часов стал на сторону унии. Православные отправили протест к митрополиту, где грозили судом, как ему, так и другим изменникам; но все было напрасно. Собор униатов собрался в храме Святого Николая, где все дело началось и кончилось тем, что с амвона прочтены были: булла папы и акт соединения, подписанный 8 октября митрополитом с пятью епископами, но никем из светских.
Православные составили и подписали приговор: а) не слушать ни в чем митрополита и прочих отступников епископов, а считать их лишенными власти и б) не принимать ничего в отношении к вере без согласия Константинопольского Патриарха.
Так началась уния. Сигизмунд, латинские прелаты-фанатики и польские магнаты употребили все меры насилия в пользу унии, обагрили землю кровью на пагубу Польши, бессознательно и невольно подготовляя в будущем присоединение Малороссии к Москве, разделение Польши и зарю того отдаленного дня Господня, когда "отвергнутые насилием воссоединены любовию" [Надпись, вырезанная вокруг креста, на медали, выбитой на воссоединение униатов с Православною Церковию. На другой стороне медали - лик Спасителя и слова апостольские: "Такова имамы первосвященника". Какая противоположность между двумя памятниками - римским и русским!].
"Отягщения и насилия, - писала Литовская конфедерация 1599 года, - умножаются более и более, особенно со стороны духовенства и некоторых светских лиц римского исповедания. Часто бывает, что ни в одном углу целого государства ни один из нас, православных, какого бы звания ни был, не бывает в безопасности. Наши церкви, монастыри, соборы большею частию уже захвачены, разорены и опустошены, притом с грабежом и мучительством, с убийствами и кровопролитием, с неслыханными надругательствами над живыми и мертвыми. Духовные лица наши за твердость в исповедании терпят разные преследования: на них нападают в собственных домах их, грабят, позорят, ссылают, лишают собственности. Священники наши не могут крестить младенцев, исповедовать умирающих, отпевать мертвых; тела православных христиан вывозят, как падаль, в поле. Всех, кто не изменил вере отцов, удаляют от чинов гражданских; благочестие есть опала; закон не блюдет нас... Вопием - не слушают!.."
Возблагодарим Бога за то, что такой нетерпимости никогда не бывало в нашем любезном отечестве - северной Руси - от самой отдаленной древности и до нашего времени. Все иноверцы были терпимы под одним условием - не совращать православных. Иностранцы в конце XVI века дивились нашей терпимости, неслыханной в образованной Европе, где пылали тогда костры инквизиции. Каковы бы ни были причины, которые произвели и поддерживали это благотворное явление, во всяком случае, оно служило к славе православной Церкви и было выгодно государству, облегчая древним князьям завоевания наши и самые успехи в гражданском образовании, когда понадобились нам иноверцы, как пособники этого великого дела. Не только христиане иных исповеданий, но мусульмане и язычники совершали у нас молитву по своим убеждениям и обрядам, между тем как в Литве принуждали православных быть папистами и хотели утвердить единство Римской веры кровавыми гонениями.
Но если Церковь северной Руси не страдала от латинского изуверства, то и она, готовясь к ужасам смутного времени, имела свои внутренние недуги - недостаток просвещения и упадок монашеской жизни. О мрачном невежестве не только народа, но и самого духовенства мы говорили уже прежде, но в конце XVI века это зло еще усилилось. На Московском соборе 1551 года признаны были необходимыми школы для народа и типографии для печатания книг церковных. Но школ учреждено не было, а типографское дело шло неудачно: первые книги напечатаны были без всякого сличения с подлинниками. Люди темные, особенно писцы, восстали против типографов; невежество и злоба не замедлили огласить их еретиками. Диакон Иоанн и Тимофеев, напечатав в 1565 году Часовник, вынуждены были бежать из Москвы в Литву. Народ при слухе о ереси, о деле еретическом взволновался, и самый дом типографский был сожжен. Однако царь велел возобновить дело: в 1568 году была напечатана в Москве учеником изгнанников, Андроником Невежею, Псалтирь, а в 1578 году она же - в Александровской слободе.
В предыдущих веках обители иноческие были рассадниками духовного просвещения; в них живой опыт объяснял для души тайны веры и благочестия, развивая в них сознание в превосходстве чистой веры; пример святой жизни разливал свет и жизнь на современность. Но в мрачное время Грозного царя заметно ослабление пустынной строгости в монастырях. Оно происходило особенно от поселении в обителях бояр, то постриженных насильно по воле Иоанна, то укрывавшихся от страшного гнева его под иноческую мантию, и от невольного пострижения вдовых священнослужителей. Как бы строго ни наблюдали настоятели за сохранением монашеских правил, невольные постриженники - ненадежные слуги Божии. Положим, со временем нужда приучала их к монашескому затвору; но до того времени каково было от них монастырю! Люди, привыкшие ни в чем не отказывать себе, могли ли скоро расстаться со своими привычками, даже с одною привычкою - к независимости [Царь Иоанн в послании к братии Кириллова-Белозерского монастыря резко обличает порчу нравственную, внесенную боярами в обители иноческие. Но кто же, если не он сам, был виновником этого зла?]? Сверх того много вредили монашеству попечения об имениях недвижимых. Хотя управление ими возлагалось на немногих избранных лиц, но разные неприятности и неустройства управления привлекали внимание всей обители; притом наблюдать мирские заботы - это не то, что иметь в виду только Бога и святых Его: пример мира заразителен, по крайней мере, для слабых [Тогдашнее ослабление строгости в богатых монастырях обнаруживает и самые их уставы. Тогда как в бедных обителях иноки вели жизнь истинно страдальческую, уставом Тихвинского монастыря во все субботы и воскресенья Великого Поста предлагалась инокам икра, а в воскресение 1-й недели жареная лососина, или просоленная семга. Даже по уставу Сергиевой Лавры в субботу 1-й недели предлагали икру, а в воскресение 1-й недели, в субботу 5-й и 6-й недель - рыбу. (Дополнение к историческим актам, № 135)] .
Впрочем, и в это время просияло несколько угодников Божиих, подобно звездам на тверди небесной среди темной ночи.
Так в пустынном лесу, окруженном болотами, между Псковом и Порховом, поселился около 1530 года молодой отшельник по имени Никон, сын благочестивых поселян из погоста Виделебье. В доме родителя обучился он чтению и с юности был богобоязнен и часто посещал храм Божий. Пример старшего брата, принявшего монашество с именем Арсения, и слава недавно почивших преподобного Саввы и Евфросина возбудили в юной душе его решимость отказаться от мира и служить единому Господу. По смерти отца семнадцатилетний Никон убедил мать раздать имение частию храмам, частию бедным и удалиться в обитель молитвы. Сам он обошел обители иноческие в стране Псковской. Заметив в себе недостаточное умение читать полезные книги, он поступил на работу в дом одного набожного Псковского жителя, а тот отдал его для обучения опытному книжному учителю, и Никон приобрел "разумение писаний".
Услышав о пустынном месте на реке Демьянке, он решился удалиться туда на безмолвие. Блаженный Николай, юродивый Псковский, встретив его на дороге, сказал ему, что ожидают его "горечи"; но это не остановило юношу, также как и дикость пустынного места не изменила его намерения. Поставив себе хижину, Никон провел несколько лет в безмолвных подвигах молитвы и питался растениями пустыни. Соседние жители, услышав о новом пустыннике, стали посещать его и невольно нарушали его безмолвие. Отшельник, избегая мирской известности, ушел в общежительную пустынь преподобного Саввы Крыпецкого и принял здесь иночество с именем Никандра. Строгостию жизни скоро обратил на себя внимание братии и потому снова возвратился в прежнюю свою пустынь.
Безмолвный и уединенный, без всякой защиты со стороны людей отшельник жил в беседе с Господом и с надеждою на Него. Раз злые люди вошли в его келью, ограбили его, взяли иконы, книги и другую бедную собственность отшельника, избили его самого немилосердно, а один пронзил копьем ребра его. Едва живой, покрытый кровию подвижник со слезами благодарил Господа и молил простить врагов, увлекшихся грехами корысти и злобы. Он исцелился быстро; хищники же, потеряв дорогу, блуждали три дня около озера; двое из них, ожесточившись, осыпали имя пустынника бранью и скоро, упав в воду, утонули. Остальные раскаялись, возвратили Никандру отнятое у него и просили помолиться за них; отшельник отпустил их с миром. Народ стал собираться к нему, желая слышать наставления из уст подвижника. Отшельник провел уже 15 лет в уединении, но и теперь боялся славы человеческой.
Убегая известности, опасной для души, он снова пришел в Крыпецкую обитель. Здесь поручили ему сначала должность уставщика, а потом - келаря. Жизнь его была и здесь так же строга, как и в отшельничестве. Пять дней довольствовался он хлебом с водою и только по субботам и воскресным дням вкушал немного вареной пищи. Днем сверх возложенного послушания носил он воду и дрова для братии, а ночью молился. По временам, уходя из обители в лес, обнажал он до половины тело свое и отдавал его в пищу насекомых, а сам прял и в то же время пел псалмы. Строгость его в звании келаря и жизнь, непохожая на жизнь большинства братии, казались тяжкими для слабых. Тогда он, заметив, что тяготит собою других, решился оставить обитель; в 3 верстах от нее, на острове поставил себе хижину и опять стал подвизаться в уединении. Но и здесь жизнь его колола глаза немощным. Когда стали приходить ревнители благочестия за советами отшельника, братия обители еще более вознегодовала на него и говорила: "Никандр отнимет доходы у монастыря". Подвижник оставил все и отправился опять на реку Демьянку.
На дороге в пустыню, в селе Локотах, нетрезвые крестьяне избили его по подозрению, - не из числа ли он злых людей, сожегших пред тем дом одного из них? Преподобный великодушно простил их.
В последние годы открылся в нем дар прозрения и чудесной силы. Одного соседнего помещика, никогда не видав прежде, назвал по имени и предсказал чадородие бесплодной супруге его. Другому предсказал скорую смерть. Крестьянин Назарий, полтора года лежавший больным, велел нести себя в пустынь к преподобному Никандру и умолял его о помощи. Старец велел отнести больного в гостинную хижину, где останавливались приходившие, и оградил его крестом; больной, сладко уснув, встал на другой день совершенно здоровым.
Каждый год в великий пяток преподобный отшельник приходил к вечерне в Демьянский монастырь [Демьянский Спасский монастырь находился недалеко от Никандровой пустыни, при впадении речки Демьянки в реку Шелонь. Он давно уже не существует] и на другой день после исповеди приобщался Святых Тайн; а за 8 лет до кончины принял схиму от Демьянского игумена. Жившие в окрестности иногда тайно приходили к хижине отшельника и всегда слышали, что он молился с горьким рыданием; когда же он замечал близость людей, то умолкал. Никто не заставал его лежащим для отдыха; он только сидя засыпал немного. Постоянною пищею его были пустынные растения, и по захождении солнца вкушал он немного сухого хлеба, если приносили его; в Великий Пост только раз в неделю принимал пищу.
В последние годы жизни преподобного Никандра часто приходил к нему благочестивый диакон Петр для беседы о душевном спасении. Однажды старец сказал ему: "Брат мой! Много страдал я ногами, но по благодати Божией освободился теперь от болезни". Тогда же открыл ему о скором своем преставлении и просил предать земле тело его. "Как же узнаю я о твоей кончине?" - спросил Петр. - "Без скорби нельзя сказать тебе об исходе моем, - отвечал преподобный, - в тот день Псков объят будет бурею войны, его будут держать в осаде Литовцы. Ты же, когда услышишь о смерти моей, послужи мне". Так и случилось. Прохожий крестьянин нашел 24 сентября 1581 года преподобного Никандра в келье его простертым на рогожке, со сложенными на груди руками, почившим в мире и еще не остывшим; в это время Баторий осаждал Псков. Диакон, услышав о кончине богоносного старца, пригласил духовных и мирян отдать честь подвижнику Божию, и хотя Литовское войско рассеяно было по уездам Порховскому и Псковскому, усердствующие безопасно совершили свое благочестивое дело.
Вскоре поселился на пустынном месте преподобного Никандра инок Исаия. Он первый испытал на себе благодеяния почившего праведника: Исаия сильно страдал ногами, так что едва двигался - и по молитве над могилою пустынника получил исцеление. Благодарный преподобному Никандру Исаия построил (1584 г.) на месте его подвигов обитель с храмом Благовещения Богоматери. В новую обитель скоро собрались пустынники, и от гроба великого подвижника стали истекать чудеса. Новгородский дворянин Иаков Муравьев, скорбевший о бесчадии, обратился с молитвою к преподобному Никандру, и чрез год родился у него сын; он построил храм в честь преподобного Никандра [Мощи преподобного Никандра почивают открыто в соборном храме Благовещенской Никандровой пустыни. Они были освидетельствованы по указу Патриарха Иоакима и торжественно открыты 29 июня 1687 года. Житие преподобного Никандра и служба ему написаны неизвестным, находятся в Московской синодальной библиотеке (рукопись XVII века, № 620)].
В конце XVI века в пределах Костромских возникла уединенная обитель Монзенская. Первоначальником ее был преподобный Адриан, в миру Амос, Костромской урожденец. Еще в мирской жизни, будучи болен, он видел во сне одинокий храм между двух рек и слышал слово: "Здесь твое место". Оправясь от болезни, Амос тайно ушел из дома родительского в Толгский монастырь, потом в Геннадиевой обители принял пострижение с именем Адриана. Здесь прожил он несколько лет; после того жил на Каменном острове Спасской обители и в Павловой Обнорской пустыни. Между тем повсюду сопровождала его мысль о храме, виденном между двух рек. В Павловой пустыни полюбил его старец Пафнутий, и Адриан рассказал ему давнее свое видение. В одно время вечером Пафнутий после правила лег отдохнуть. Является ему неизвестный человек и говорит: "пошли друга твоего Адриана к востоку: место не дальше 50 верст отсюда; там увидит он преподобного мужа". Пафнутий спросил: кто он и откуда знает то место? Неизвестный отвечал: "То место не тебе назначено". Пафнутий сообщил об этом Адриану. Адриан по рассказу столетнего иерея Евпла отыскал в глухом месте запустелый деревянный храм, тот самый, который представлялся ему в видении. С радостию возвратился к Пафнутию; оба вместе решились идти туда. Но неожиданно царский указ потребовал Пафнутия в Москву, где он был (в 1595 г.) назначен архимандритом Чудова монастыря. Адриан основался при храме с несколькими иноками. Место было самое пустынное, тихое и приятное. Но открылось и неудобство: полая вода подмывала берег, и была опасность, что вода подмоет храм. Один старец сказал притом Адриану, что прежний игумен хотел перенести храм с опасного места на другое, и указал то место.
Но воля Божия назначала пустынникам не то место для подвигов, которое понравилось Адриану. Пришел к нему незнакомый отшельник и сказал: "не трудись, старец! Тебе назначено другое место - на берегу реки Монзы; ты узнаешь его тогда, когда двое юношей исцелятся от жестокой болезни". Адриан стал осматривать место на берегу реки Монзы. В это время привезены были в Благовещенскую обитель Адриана два больных отрока, один из Буйгорода, другой из Солигалича; отец первого объявил, что сын его, по словам неизвестного старца, исцелится у старца Адриана, у которого ветхий монастырь Благовещенский, а в новом месте - храм Воскресения Христова и Николая-чудотворца. По рассказу другого отца, старец сказал ему, что больной сын его исцелится у Адриана, который переносит монастырь на устье реки Монзы. Больные действительно исцелились по совершении молебствия в храме. Тогда преподобный Адриан решился перенести обитель на новое место; оно было в 35 верстах от Галича и в 20 от Костромы, при впадении Монзы в реку Кострому. Неведомый Адриану пустынник, указавший новое место, был преподобный Ферапонт, великий подвижник и сокровенный раб Божий. Впоследствии узнали, что он жил прежде в Москве и подражал подвигам блаженного Василия [Там, когда видел его старец Пафнутий (друг преподобного Адриана) в Павловом Обнорском монастыре, на вопрос Пафнутиев: кто он? Ферапонт отвечал: "Я сожитель Васильев, что на Москве". Точно так же, когда в первый раз виделся с ним Адриан, он сказал ему: "Ты будешь мне отцом и тогда узнаешь мое имя: теперь же скажу тебе, что я сожитель Василия, который подвизался в Москве". Поселясь в Мозенской обители, старец на вопросы любопытных отвечал, что он "постриженник Воздвиженского монастыря, что в Костроме, но бывал в царствующем граде, где жил близ дома блаженного Василия, отделенный от него одним лишь тыном". Он пострижен в иночество за 16 лет до кончины своей, как сам сказал духовнику (следовательно в 1575 г.). Таким образом ясно, что он едва ли видал в живых блаженного Василия († 1554), а только подражал сокровенному духовному житию его], потом постригся в Костромском Воздвиженском монастыре и был там образцом послушания и постничества. Жители Костромы, начиная с воеводы, питали к нему уважение, приходили слушать наставления его и принимать благословение; он принимал посещавших с любовию, но иных строго обличал за слабую жизнь и пристрастие в мирской суете. Тяготясь известностию, удалился он из Костромы и поселился на реке Монзе, в 25 верстах от Галича; место, где поселился он, было лесное и окружено болотами, так что сюда можно было проникнуть только на челноке рекою Кострома. Незримый никем подвизался он здесь в молитве и посте. Только след незнаемого человека видели здесь на траве; но пустынник не показывался никому.
Когда монастырь Адриана уже устроился на новом месте, преподобный Ферапонт сам пришел в обитель Монзенскую и стал жить здесь. Он взял слово с Адриана, что не будет говорить о нем ничего, что известно ему, и просил быть его духовным отцом. "Скоро, - прибавил преподобный, - спустя два года с половиною, исполнится надо мною воля Божия: до смерти же моей не разглашай обо мне". Ферапонт каждый день выходил из обители и, перейдя реку Монзау, скрывался в чаще леса; там молился он наедине, а ночь проводил в келье без сна и переписывал книги. Инок Кирилл возроптал на святого старца за то, что тот не участвует в строении обители, и даже увидел эфиопов, внушавших ему негодование на святого; тяжело ему приходилось от подобных посетителей, пока не пришел к нему чудный Ферапонт; старец разогнал духов, но запретил Кириллу говорить о том. Однажды преподобный Ферапонт вышел в лес на обычное место для уединенной молитвы. Женщина по имени Пелагея, собиравшая ягоды, увидела старца издали и перешла овраг, чтобы посмотреть на него вблизи. Старец сидел на колоде, обнаженный до пояса; по телу его, искусанному комарами и оводами, лилась кровь, над ним роились кровожадные насекомые. Увлекаемая женским любопытством, она подошла еще ближе и ослепла. В страхе закричала она: "Угодник Божий, прости меня, грешную!" С этим словом невидимая сила отбросила ее за овраг, и она прозрела; но она боялась сказать о случившемся с нею кому-либо другому, кроме старца Адриана. Служивший в обители Петр, видя однажды преподобного идущего за реку Монзу, сказал ему с насмешкою: "Древен ты годами, а ступаешь искусно, как бы плывешь ногами, и мантия на тебе не движется". Старец ничего не отвечал ему и прошел мимо. Петр, возвратясь в монастырь, почувствовал страшную боль в голове, и лицо его искривилось. Адриан, узнав случайно о его болезни, спросил: не говорил ли ты при встрече чего-нибудь оскорбительного святому старцу? Петр исповедал грех свой. Адриан советовал ему молиться и попросить прощения у блаженного Ферапонта. Когда святой старец выходил от вечерни, больной просил у него помилования. Ферапонт возложил на него руки и сказал: "Не надобно осуждать никого", - и болезнь миновала. За день до кончины блаженный Ферапонт сказал: "Близок конец мой", и просил Адриана причастить его Святых Тайн во время литургии. Братия, видя его на ногах, не хотела верить, что он скоро умрет. В самый день кончины его все собрались к утрене (это был воскресный день - неделя святых Праотцев); пришел к утрене и чудный Ферапонт, по окончании службы простился он с братиею и пошел в келью. Игумен Адриан пригласил иноков посмотреть на кончину праведника. Братия и теперь повторяла, что еще крепок он; но когда все пришли в келью, подвижник лежал на одре в мантии и куколе, и свечи горели пред иконами: он уже отошел ко Господу. Это было 12 декабря 1591 года.
Вскоре по преставлении преподобного Ферапонта однажды после литургии игумен Адриан лег отдохнуть на рогожке. Является Ферапонт и говорит ему: "Спустя десять лет будет великий голод в России, береги рожь; многие будут тогда питаться из твоих житниц, и оне не оскудеют; тогда населятся и пустые земли твои". Феодосий, слепой старец, постриженник обители, в полночь молол жерновом рожь. И вот яркий свет наполнил храмину, и он увидел свет, исходящий из храма святого Николая; пред царскими дверями стоял преподобный Ферапонт. "Чего ты просишь у Господа?" - спросил его преподобный. "Отпущения грехов", - отвечал слепой старец. "Подвизайся, и как начал, так и довершай; спустя немного времени увидишь ты свет вечности", - сказал ему чудный Ферапонт. После того старец опять остался во мраке. В другое время Феодосий в полдень молол хлеб. Опять явился ему Ферапонт и сказал: "Мир тебе и благословение! Спустя немного времени будет великий голод во всей России, но ты не доживешь до того: скоро ты увидишь меня в другом мире; скажи тайно Адриану, чтобы крепко берег рожь, - многим придется питаться от монастыря". Феодосий вскоре скончался ["Преподобный Феодосий, трудник Благовещенского монастыря, иже на Монзе реце, преставился в лето 7100 (1592)". Так сказано о нем в древнем списке Русских святых].
В обители Монзенской братия доставала себе пропитание земледелием, и настоятель Адриан был первым на работах. Веря посмертному предсказанию чудного Ферапонта, он наполнял монастырские житницы хлебом. Когда в 1601 году предсказание сбылось и наступил голод [В Успенский пост 1601 года мороз уничтожил хлеб по всей России: настал страшный голод и продолжался три года. В Москве похоронено в скудельницах до 127000 человек, умерших от голода. Тогда люди, получавшие пропитание из Монзенских житниц и наученные примером тружеников пустыни, говорили: "Невеяный хлеб - не голод, а посконная рубашка - не нагота"], обитель Адриана и Ферапонта стала питательницею для всей окрестности: люди селились на пустошах монастырских, не находя на прежних местах пропитания. Игумен Адриан отпускал хлеб всем нуждающимся в уповании на Господа, и житницы обители не оскудевали.
Преподобный Адриан прожил после кончины старца Ферапонта более 20 лет и мирно преставился 5 мая 1619 года [Мощи преподобных Адриана и Ферапонта Чудного почивают под спудом в Благовещенском храме обители их, которая упразднена в 1764 году, там же погребен и блаженный труженик Феодосии. Житие их изложено в "Сказании о начале Монзенского монастыря", библиотека Царского, № 118].
Два подвижника того же времени проходили трудный путь юродства. Одним из них был блаженный Симон, сын поселян, живших близ Юрьевца Повологского. Тайно ушел он из дома родительского в густой лес. Поселяне села Ялнатского увидели в лесу человека полунагого, в лохмотьях, но не могли допытаться от него, кто он и откуда. Из сострадания привели они его к священнику. В доме доброго пастыря послушливо занимался он работою, никогда не оставаясь праздным; он усердно посещал и храм Божий; но, показываясь малоумным перед людьми подвергался насмешкам и оскорблениям. Одна рубашка зимою и летом была одеждою его, и земля служила ему постелью; обуви не носил он и в самые жестокие морозы. Так прожил Симон в селе Ялнатском 15 лет.
Перейдя в город Юрьевец, он не имел уже никакого пристанища. По-прежнему босой и полунагой, он скитался по улицам, претерпевая насмешки и оскорбления; только в жестокие морозы заходил он в корчемницу, но и здесь встречал наглые толчки и шутки. Любимым местом его была паперть того или другого храма, где проводил он время в молитве; особенно же любил он Богоявленскую обитель. Внимательные люди видели на глубоком снегу следы коленопреклоненных молитв его. От суровой жизни кожа его совсем почернела, а от поста прилипла к костям. Такими подвигами самоотречения дух его очистился и благодатно окреп, так что он видел то, чего не видали другие.
Раз, юродствуя, вошел он в дом воеводы Третьяка Трегубова; воевода разгневался на то, что вошел к нему такой нищий, и велел вытолкать его вон. Прогоняемый Симон намекнул на несчастие, ожидавшее воеводу, и за это подвергся новым побоям. На следующее утро жена Трегубова упала с крыльца дома и убилась до смерти. У гроба жены суровый воевода вспомнил о словах юродивого, раскаялся в своем поступке и стал уважать Симона. В другое время блаженный говорил: "Молитесь, будет пожар". Но никто не обратил внимания на слова юродивого. Спустя несколько дней в полдень загорелся город. Третьяк вспомнил о словах Симона и послал отыскать его. Его нашли на паперти, со слезами молящимся пред иконою Богоматери. Воеводы и другие просили его о помощи в страшной беде, и пламень тотчас же погас. Юрьевский житель Зубарев, переплывая Волгу в ладье, на средине ее застигнут был сильною бурею, и ладья его готова была потонуть. Увидав блаженного на берегу, он мысленно молил Симона помолиться о его спасении и обещал дать ему новую одежду и обувь. Буря утихла, но спасенный забыл о своем обещании. Спустя некоторое время, Симон, встретясь с ним в уединенном месте, сказал ему: "А кафтан и сапоги где? Ты забыл свое обещание, которое давал, как тонул в воде". Зубарев сознался в грехе и готов был немедленно подарить обещанное; но блаженный сказал: "Мне не нужно; отдай нищим и не забывай их; милостыня избавляет от напастей".
Близкий к кончине Симон зашел в дом нового воеводы Петелина. Тот, не зная его, избил его жестоко до того, что блаженный сильно заболел. Брошенный в подвал воеводы, упросил он слугу призвать духовника. Как великой милости Божией, обрадовался он, когда пришел священник со Святыми Дарами; исповедался, приобщился Святых Тайн и предал дух свой Богу 4 ноября 1584 года [Мощи блаженного Симона погребены в Богоявленской церкви города Юрьевца; она принадлежала некогда к монастырю, который давно уже упразднен. Житие блаженного Симона в библиотеке Царского, № 113].
Другой подвижник в то же время юродствовал на улицах Москвы. Урожденец страны Вологодской блаженный Иоанн назывался "водоносцем". Это название напоминает о трудах его в молодости; в соловарне с тяжкими трудами добывания и переноски соленого раствора соединял он строгий пост и молитву. С заводов перешел он в Ростов. Здесь начался новый подвиг его, подвиг особого рода. Его звали "большим колпаком", потому что на голове носил он тяжелый железный колпак. На теле под одеждою носил он еще вериги, состоявшие из толстых железных крестов, тогда как на пальцах его было несколько блестящих колец. Раз, посетив преподобного Иринарха-затворника, он дал ему совет носить на себе кресты железные и сказал пророческие слова: "Даст тебе Бог научать людей от востока до запада, наполнять землю учениками, отводить людей от пьянства. За беззаконное же пьянство и разврат Господь Бог нашлет на Русскую землю иноплеменных. И они подивятся и почудятся великому терпению твоему и подвигам; меч их тебе не повредит, и они прославят тебя более верных. А я теперь иду в Москву просить у царя земли, потому что у меня в Москве столько будет видимых бесов (из Литвы), что едва уставятся хмелевые тычины. Но Святая Троица Своею силою их прогонит" [Жизнь преподобного Иринарха-затворника, составлена архимандритом Амфилохием, с. 12 и 13]. В Москве ходил он в самые жестокие морозы босой, почти нагой, с распущенными волосами. Встречаясь с Годуновым, говорил вслух: "Умная голова, разбирай Божии дела. Бог долго ждет, да больно бьет". Пред смертию пришел он в церковь Покрова Богоматери, что на рву [Более известную под именем Василия Блаженного], и просил у протоиерея место себе, где бы ему лечь. Протоиерей, поняв, чего желает юродивый, обещал похоронить его; блаженный указал на место своей могилы. По выходе из церкви Иоанн спустился к живому мосту на реку Москва; здесь встретился ему больной Григорий, два года не владевший ногою; расспросив его о болезни, Иоанн как бы нечаянно наступил ему на ногу, и нога Григория исцелела. Потом пошел за реку в баню и там, в первый раз сняв с себя вериги, трижды облился водою, готовя себя к погребению; лег на скамью, положив под голову все свои тяжести и сказал: "Простите меня, братия; когда я умру, отнесите к церкви Покрова Богородицы, ко гробу блаженного Василия, чтобы протоиерей и его причт перенесли бездыханное тело праведника в церковь свою, где во время панихиды исцелился боярский сын Елеазар Юрьев, 20 лет страдавший глазами". По воле царя Феодора, слышавшего о подвигах блаженного, юродивого отпевали Казанский митрополит, Рязанский архиепископ и множество настоятелей монастырских. В самый час погребения забушевала буря с громом и молниею: ризничий владыки Рязанского убит был в самом храме; Покровского диакона Пимена вынесли едва живым; многие другие были оглушены и опалены [Мощи блаженного Иоанна почивают под спудом в Москве, в Рождественском приделе Покровского собора близ раки святого Василия блаженного. Житие блаженного Иоанна в библиотеке Царского, № 128 в Синодальной библиотеке, № 850. В Ростовском Борисоглебском монастыре, в прежнем алтаре теплой церкви, а теперь зимней ризнице есть икона Иоанна юродивого "большого колпака" во весь рост, иконного письма первой половины XVIII века. Здесь он изображен с большою головою, не соответствующею его туловищу, и длинными распущенными, курчавыми волосами. Большого же колпака ни на голове, ни близ его изображения не написано].
Эта буря была как бы вестником волнений и безначалия, которые грозили Московскому государству. Они были предсказаны блаженным Иоанном преподобному затворнику Иринарху, и время событий уже приближалось. Об этом страшном времени мы будем говорить в следующей главе.Глава VI
Смутное время. - Царь Борис. - Попечения Патриарха Иова о распространении веры. - Гонение на Романовых. - "Великий глад" и прав. Юлиания Лазаревская. - Смерть Бориса и гибель его семейства. - Лжедимитрий. - Заточение Патриарха Иова. - Лжепатриарх Игнатий. - Воцарение Василия Шуйского. - Патриарх Гермоген. - Перенесение из Углича в Москву мощей святого царевича Димитрия. - Погребение Годуновых в Лавре Сергиевой. - Смятения. - Всенародное покаяние. - Преставление Патриарха Иова. - Низвержение Шуйского с престола. - Твердость Патриарха Гермогена. - Междуцарствие. - Ужасы безначалия и разврата.
Пред нами расстилается летопись той эпохи, которую современники очень метко назвали "смутным временем". Действительно, то было смутное время! Беспрестанное нарушение присяги, низвержение царей и святителей, цареубийство, измена становятся делом обыденным. Верность считается преступлением, измена и воровство - заслугою; разрываются все связи общественные и даже семейные; святость крестного целования, любовь к отечеству, честь и совесть исчезают, как бы бесследно, с лица земли Русской; престол царский сиротеет и изменники предлагают его иноземцам; вера православная колеблется... Наконец, когда бедствие достигло крайних пределов, когда мрак греховного ослепления сделался непроницаемым, гнев Божий обратился в милость по молитвам Церкви, торжествующей на небесах и воинствующей на земле. Страшная ночь миновала. Новое солнце воссияло на небосклоне Русском.
"Смутное время" начинается с воцарением Бориса Годунова. Достигнув престола путем убийства младенца наследника, он был, однако же, царем законно избранным "всею землею" Московского государства. Возлагая на себя венец Мономахов, новый царь клялся посвятить всю жизнь свою благу России. Как бы забыв устав церковный, среди литургии он воззвал громогласно: "Отче, великий Патриарх Иов! Бог мне свидетель, что в моем царстве не будет ни сирого, ни бедного", - и, тряся ворот своей рубашки, промолвил: "Отдам и сию последнюю народу". Единодушный восторг прервал священнодействие: слышны были только клики умиления и благодарности в храме; бояре славословили монарха, народ плакал.
Несколько лет продолжалось мирное царствование при постоянных попечениях Бориса о благоустроении державы. В то же время и первый Патриарх Русский Иов заботился о распространении веры Христовой между татарами Казанскими. Христианство, насажденное между ними святителем Гурием, стало ослабевать по мере ослабления охранительных мер. В 1593 году ревностный Гермоген, тогда митрополит Казанский, с глубокою скорбию писал в Москву, что некоторые из татар совсем отпали от веры. Посему просил он, чтобы возобновлены были меры к охранению христианства. По ходатайству Патриарха перед царем приказано было построить слободу с церковью и туда переселить всех новокрещенцев из уезда; запрещено было мусульманам держать у себя христиан в услужении, а христианам предписано пленников иноверных или отпускать, или присоединять ко Христу, жен иметь не иначе, как христианок, и выполнять все требуемое святою верою [Акты Археографической Экспедиции II. № 350]. Чтобы оживить в казанцах память о чудесах христианства, бывших в Казанской стране, а равно и о подвигах первых проповедников веры, Гермоген (в 1594 г). написал повесть о Казанской иконе Богоматери и житие святителей Гурия и Варсонофия.
Апостольская ревность первосвятителя Иова распространялась и на отдаленную, но единоверную Грузию, страдавшую под игом самых тяжких бед и опасностей. Турция тревожила ее набегами, а Персия принуждала к принятию мусульманства. Пред концом жизни царя Феодора Грузинский царь Александр слезно умолял его принять под покровительство единоверную Иверию. "Настали времена ужасные для христианства, писал он; мы, единоверные братья Россиян, стенаем от злочестивых; един ты, венценосец православия, можешь спасти нашу жизнь и наши души". В следующем году принята была клятва царя Александра на подданство России, а Россия обязалась защищать Грузию, как свою собственность. Так как Грузинская церковь пришла в расстройство, то царь Александр просил святителя Иова вспомоществовать ей способными людьми. В апреле 1589 года отправлены были священники для исправления порядка в богослужении и иконописцы для украшения ветхих и опустелых храмов живописью. Патриарх Иов отвечал тогда Александру за себя и царя умным посланием, в котором святительски поучал царя и народ христианскому смирению пред судьбами Божиими. Царь с восторгом принял послание и посланных духовных людей и отвечал, что Русские священники - это ангелы просветители для невежественного духовенства Иверского. [Послание к царю Александру в I т. Исторических Актов № 227. - Тогда посланы в Грузию "учительные люди": из Сергиевой Лавры соборный старец, бывший казначей, Закхей и иеромонах Иерофей, из Чудова монастыря диакон Феодосий, иконописцы: Успенский священник Богдан, Архангельский священник Димитрий и диакон Феодор. История Грузинской Церкви, Иоселиана, с. 102-105].
При Патриархе Иове установлены были некоторые новые праздники: в 1591 году написан канон и самим Иовом исправлена служба преподобному Иосифу Волоколамскому, а Собор положил праздновать память его во всех церквах; в 1600 году установлено повсеместное празднование преподобному Корнилию Комельскому [Волоколамские рукописи № 190 и 191, находящиеся теперь в библиотеке Моск. Дух. Академии. Акты Археографической Экспедиции II, № 222].
Книгопечатание в Москве шло довольно успешно. К сожалению, за недостатком людей, знающих греческий язык, в новопечатных книгах оказывалось много неточностей, хотя в самом начале патриаршества уже твердо были убеждены, что необходимо исправить бесчисленные ошибки в книгах и что для того надобно не только печатать книги, но предварительно печатанию сличать поздние списки с древними, как лучшими [При патриархе Иове (с 1589 до 1602 г.) в первый раз изданы обе триоди - цветная и постная, октоих, архиерейский чиновник, общая минея и служебник].
Но время всеобщего спокойствия и благоденствия не было продолжительно. Прежде всего, заметили перемену в действиях самого царя: под личиною добродетели Борис таил в душе мрачную подозрительность. Он, естественно, думал, что и другие подобно ему могли питать в сердце жажду к верховной власти, лицемерие и дерзость; хотел быть на страже неусыпной, все видеть и слышать, чтобы предупредить злые умыслы, и вот восстановил для того бедственную Иоаннову систему доносов и вверил судьбу граждан сонму гнусных изветников. Много знатных родов боярских по доносам подкупленных рабов подверглось опале, ссылке и истязаниям. В числе пострадавших заслуживает особенного внимания по дальнейшему влиянию на судьбы Церкви и государства семейство Романовых-Юрьевых [Память добродетельной царицы Анастасии и близкое родство Романовых-Юрьевых с угасшим царским домом были для них правом на общее уважение и любовь народа. Боярин Никита Романович (брат царицы), достойный любви благородными качествами, оставил пять сыновей: Феодора, Александра, Михаила, Ивана и Василия, в последний час жизни умоляя Годунова быть им вместо отца]. Старший в этом роде, родной племянник царицы Анастасии боярин Федор Никитич, по ложному доносу холопа был обвинен в измене и в намерении извести государя средствами волшебства. Постриженный насильно с именем Филарета, он был сослан в отдаленную Сийскую обитель преподобного Антония. Сюда не пускали даже и богомольцев, чтобы кто-нибудь не доставил письма иноку невольному, но ревностному в благочестии: коварный пристав, с умыслом заговаривая с ним о дворе, семействе и друзьях его, доносил царю, что Филарет, хотя занимается единственно спасением души, но тоскует о жене и детях, не зная, где они без него сиротствуют, и моля Бога о скором конце их бедственной жизни. Бог не услышал этой молитвы, к счастию для России [Супруга Феодора Никитича, Ксения Ивановна, постриженная и названная Марфою, заточена в один из Заонежских погостов, а сын их шестилетний Михаил (будущий царь) на Белоозеро, вместе с семейством дяди, князя Бориса Черкасского. Романовы, братья Ф. Н., также подверглись ссылке в самые отдаленные углы Русской земли, томились в душных землянках и померли в узах (кроме Ивана Никитича). Доныне близ села Ныроба (в 7 верстах от Чердыни), растут два кедра на месте могилы Михаила Романова. Доныне в церкви Ныробской хранятся тяжкие его оковы, и старцы еще рассказывают там по преданию от дедов о великодушном терпении, о чудесной крепости и силе твердого узника, о любви к нему всех жителей, которых дети приходили к темнице его играть на свирелях и сквозь отверстия землянки подавали ему все лучшее, что имели для утоления голода и жажды: любовь, за которою их гнали при Годунове и наградили в царствование Романовых милостивою, обильною грамотою. - В 1616 году прах страдальцев перенесен в Москву и покоится в Новоспасском монастыре]! Спустя три года Борис захотел похвалиться милостию: позволил Филарету стоять в церкви на клиросе, взять к себе чернеца в келью для услуг и беседы; приказал всем довольствовать своего изменника (так называл он мужа непорочной совести) и для богомольцев отворить монастырь Сийский, но не пускать их к опальному иноку; приказал, наконец, в 1605 году посвятить Филарета в иеромонахи и в архимандриты, чтобы тем более удалить его от мира.
Это печальное время Борисова царствования, уступая Иоаннову в пролитии крови, не уступало ему в беззаконии: наследство, гибельное для будущего! Любовь народная к государю, единодушно избранному, остыла: он не мог уже возобновить ее даже чувствительностию к народному бедствию и неслыханной щедростью во время голода. Весною 1601 года, небо омрачилось густою тьмою и дожди лили в течение десяти недель непрестанно, так что жители сельские пришли в ужас: не могли ничем заниматься, ни косить, ни жать; а 15 августа жестокий мороз повредил, как зеленому хлебу, так и всем плодам незрелым. Еще в житницах и в гумнах находилось немало старого хлеба; но земледельцы, к несчастию, засеяли землю новым, гнилым, тощим, и не видали всходов ни осенью, ни весною; все истлело и смешалось с землею. Между тем запасы вышли, и поля остались незасеянными. Тогда началось бедствие, и вопль голодных встревожил царя. Не только гумна в селах, но и рынки в столицах опустели. Борис велел отворить царские житницы в Москве и в других городах, убедил духовенство и вельмож продавать хлебные свои запасы по низкой цене, отворил и казну, раздавал целые кучи серебра народу. Но это пособие приманило в Москву несметное число нищих, и ужасы голода дошли до крайности. По свидетельству современников, люди сделались хуже зверей: оставляли семейства и жен, чтобы не делиться с ними куском последним. Не только грабили и убивали за ломоть хлеба, но и пожирали друг друга. Путешественники боялись гостиниц, которые стали вертепом душегубства: душили, резали сонных для поедания! Мясо человеческое продавалось в пирогах на рынке! Матери глодали трупы своих младенцев!.. Злодеев казнили, жгли, топили, но преступления не уменьшались... И в это время другие изверги копили, берегли хлеб в надежде продавать его еще дороже [В 1603 году, мало-помалу, исчезли все знамения ужаснейшего из зол: снова явилось обилие, и такое, что четверть хлеба упала ценою от трех рублей до 10 копеек, к восхищению народа и к отчаянию корыстолюбцев, еще богатых тайными запасами ржи и пшеницы]! Но нашлись и люди сострадательные, готовые жертвовать всем своим достоянием ради помощи братьям по человечеству и христианству. Так блаженная Иулиания Осоргина, вдова помещика Муромского округа, при оскудении пищи распродала скот и всю движимость свою и кормила хлебом, купленным по дорогой цене, не только челядь свою, но и всех, просивших у нее милостыни. Когда великая нищета умножилась в доме ее, она собрала своих рабов и сказала им: "Голод обдержит нас, видите сами. Если кто из вас хочет, пусть идет на свободу и не изнуряется ради меня". Благомыслящие между ними обещались с нею терпеть, а другие отошли. С благословением и молитвою отпустила она их и не держала на них гнева. Оставшимся рабам велела собирать траву лебеду и кору с дерева, называемого "илим" (вяз), и из этих припасов велела готовить хлебы, и тем сама питалась и детей и рабов кормила. И молитвою ее был тот хлеб сладок, и никто в доме ее не изнемогал от голода. Тем же хлебом она и нищих питала и, не накормивши, никого из дому не отпускала, а нищих в то время было бесчисленное множество. Соседи говорили нищим: "Что к Юлиании в дом ходите? Она и сама от голода умирает". Нищие отвечали: "Много сел мы обходим, и чистые хлебы собираем, а так в сладость не наедаемся, как сладок хлеб у этой доброй вдовы". И соседи для испытания посылали к ней за хлебом, ели его и дивились, говоря: "горазды рабы ее печь хлебы", а того не разумели, что молитвою ее хлеб был сладок. Могла бы она умолить Бога, чтобы не оскудевал дом ее, но не противилась смотрению Божию, терпя благодарно и ведая, что терпением приобретается царствие небесное. И терпела в той нищете два года: не опечалилась, не смутилась и не изнемогла нищетою, но была еще веселее прежнего [Блаженная Юлиания (по выражению книги о Российских святых), "новая чудотворица", преставилась 2 января 1665 года. Житие ее, написанное сыном праведницы, Каллистратом Осоргиным, помещено мною в Душеполезном Чтении (1869 года № 1). Доныне жители Мурома чтут память прав. Юлиании и отправляют панихиды над могилою ее в селе Лазаревском, в 4 верстах от города].
Но ужасы "великого глада" (как выражались современники) были только первыми каплями из фиала гнева Божия, медленно изливавшегося на Россию. Настало время явной казни для Бориса: не там, откуда он, волнуемый напрасными подозрениями, ждал для себя опасности, появилась опасность внезапная; не потомки Рюрика, не князья и вельможи, им гонимые, ополчились против него. Восстал на него неизвестный бродяга от именем младенца, давно лежавшего в Угличской могиле [Здесь не место для исследования - кто был первый самозванец? Современники считали его беглым диаконом Григорием Отрепьевым; в наше время появились разные об нем мнения. Верно только одно, что он не был истинным Димитрием (сыном Иоанна Грозного), что он был выставлен польскою интригою, при содействии некоторых бояр, недовольных Борисом. Просим читателей заметить, что мы всячески стараемся избегать исторических подробностей, не имеющих ближайшего отношения к судьбам Русской Церкви, и говорим о делах государственных только тогда, когда это становится необходимым для связи событий]. Имя царевича, слух о сохранении последней отрасли державного рода придали силу обманщику. Впрочем, успехи Лжедимитрия при жизни Бориса не были значительны. Еще не открылась явная измена. Патриарх Иов с духовенством твердо стоял за царя законного, разослал грамоты, повелевая совершать ежедневное молебствие об успехах Борисова оружия, и всенародно проклинал самозванца. Когда Борис скоропостижно умер, сын его Феодор вступил на престол, и все присягнули ему. Но войско предалось Лжедимитрию, видя в нем законного государя, сына Иоаннова; за этою первою изменою последовали другие; успехи измены навели ужас на столицу; грамоты самозванца читались на Лобном месте. Патриарх просил бояр вразумлять народ и сам в храме обличал обезумевших клятвопреступников. Многие присягнули самозванцу, но Патриарх Иов остался тверд. Злодеи во время литургии, которую совершал сам первосвятитель, ворвались в храм, в самый алтарь и стали рвать с Иова святительскую одежду. Иов снял с себя панагию, положил ее у чудотворной Владимирской иконы и со слезами молился вслух: "Владычице Богородице! здесь возложена на меня панагия святительская, с нею исправлял я слово Сына Твоего и Бога нашего и 12 лет хранил целость веры. Ныне, ради грехов наших, как вижу, бедствует царство, обман и ересь торжествуют. Спаси и утверди Православие молитвами к Сыну Твоему". Святая молитва святителя только озлобила злодеев - слуг Лжедимитрия. Они надели на Иова рясу и клобук простого монаха, позорно таскали по площадям и, наконец, посадив в телегу, послали в Старицкий монастырь, прежнюю его обитель. Царь Феодор был убит вместе с матерью; сестра его царевна Ксения обречена на горькую жизнь [Царевна Ксения сделалась жертвою гнусного сладострастия самозванца, потом пострижена с именем Ольги и заточена в отдаленной обители].
Едва успел воцариться самозванец, как все лучшие люди с ужасом увидели в пришлеце орудие ляхов и иезуитов, а не сына Иоаннова. На кафедру низверженного Патриарха был возведен, без соборного избрания, Рязанский архиепископ Игнатий, хитрый грек, живший долго в Риме. Такой пастырь нужен был самозванцу и ляхам. Когда Игнатий для приличия просил благословения у Иова, старец свободно отвечал: "по ватаге атаман, по овцам пастух". Новый Патриарх согласился венчать на царство, помазать святым миром и сподобить причащения Святых Тайн еще до совершения брака невесту мнимого Димитрия, Марину Мнишек папистку, дозволяя ей иметь свою латинскую каплицу и соблюдать все уставы Римской веры. Казанский митрополит Гермоген и Коломенский епископ Иосиф настоятельно требовали, чтобы невеста, как царица Русская, торжественно приняла Православие, а иначе она не будет царица, и даже не может быть заключен брак царя с нею. Самозванец закипел гневом, приказал немедленно выслать Гермогена из столицы в Казанский монастырь и грозил лишить его сана. Такая же участь ожидала и Иосифа. Но Господь защитил Церковь Свою! Неистовства ляхов во время свадьбы Лжедимитриевой восстановили всех против самозванца, и он погиб смертию позорною. Тогда же и лжепатриарх сведен был с престола и заключен в Чудовом монастыре [Церковь не поставляет имени Игнатия в числе десяти Патриархов Московских и всея России, именуя его лжепатриархом]. Князь Василий Иванович Шуйский, первый деятель в низвержении Лжедимитрия и знатнейший между боярами, был избран жителями столицы и занял престол царский. Прежде всего, желал он избрать законного первосвятителя (старец Иов, лишившийся зрения, отказался). Освященным Собором единодушно был избран и посвящен Казанский митрополит Гермоген, муж непоколебимой твердости и правоты, постигнутый опалою самозванца за ревность к Православию.
Однако бедствия еще только начинались. Хотя самозванец убит был всенародно, хотя труп его обруган был на площади Кремлевской, но буря, поднятая именем царевича Димитрия, не утихала. Некогда Василий Шуйский не имел смелости открыть пред царем Феодором правду об умерщвлении царевича Димитрия и низким лжесвидетельством в угодность Борису скрыл обстоятельства смерти закланного отрока. Теперь же, избранный на престол, отдал он торжественную почесть царственному страстотерпцу перенесением мощей его в Москву. Царь Василий велел святителям Филарету Ростовскому [Филарет (бывший боярин Феодор Никитич Романов), по воле первого самозванца посвящен в сан митрополита Ростовского, как свойственник мнимого Димитрия] и Феодосию Астраханскому с боярами: князем Воротынским, Петром Шереметьевым, Андреем и Григорием Нагими [Родными дядями св. царевича Димитрия], перевезти в Москву тело Димитрия из Углича, где оно, в господствование самозванца, лежало уединенно в опальной могиле, никем не посещаемой; иереи не смели служить панихиды над нею; граждане боялись приблизиться к тому месту, которое безмолвно уличало мнимого Димитрия в обмане. Но падение обманщика возвратило честь гробу царевича: жители устремились к нему толпами, лили слезы умиления и покаяния, потому что лучше других знали истину и молчали против совести. Когда святители и бояре Московские, прибыв в Углич, объявили волю государя, народ долго не соглашался выдать им драгоценные останки юного мученика, взывая: "Мы его любили и за него страдали! Лишенные живого, лишимся ли мертвого?" Когда же вынули гроб из земли и сняли его крышу, увидели тело за пятнадцать лет неповрежденное сыростью земли: плоть на лице и волосы на голове были целы, равно как и жемчужное ожерелье, шитый платок в левой руке, одежду также шитую золотом и серебром, сапожки, горсть орехов, найденных у закланного отрока в правой руке и с ним положенных в могилу; тогда в единодушном восторге жители и пришельцы начали славить знамение святости. За этим чудом следовали новые чудеса, по свидетельству современников: недужные, с верою и любовию касаясь мощей, исцелялись. Из Углича несли раку, переменяясь, люди знатнейшие, воины, граждане и земледельцы. Василий, царица-инокиня Марфа, Патриарх Гермоген, духовенство, синклит, народ встретили раку за городом (1606 г.); открыли мощи, явили их нетление, чтобы "утешить верующих и замкнуть уста неверным". Василий взял святое бремя на рамена свои и нес до собора Архангельского, как бы желая усердием и смирением очистить себя перед тем, кого он столь бесстыдно оклеветал в самоубийстве! Там, среди храма, инокиня Марфа, обливаясь слезами, молила царя, духовенство, всех Россиян простить ей грех признания Лжедимитрия своим сыном [Возвращенная Лжедимитрием из заточения, царица-инокиня согласилась (вероятно из страха) признать в обманщике своего сына], и святители, исполняя волю царя, разрешили ее торжественно, "из уважения к ее супругу и сыну". Народ исполнился умиления, и еще более, когда церковь огласилась радостными кликами многих людей, внезапно исцеленных от болезней действием веры в мощи Димитрия, как пишут очевидцы. Хотели предать земле священные останки страстотерпца в правом предалтарии, где лежит царь Иоанн с двумя сынами; но благодарность исцеленных и надежда болящих убедили Василия не скрывать "источник благодати"; вложили мощи в деревянную раку, обитую золотым атласом, оставили ее на помосте и велели петь молебны новому угоднику Божию, вечно праздновать его память и вечно клясть Лжедимитрия. С того времени нетленные мощи святого царевича Димитрия открыто почивают в Московском Архангельском соборе.
Вслед за тем Василий захотел загладить несправедливость современников в глазах потомства, сняв опалу с памяти венценосца, хотя и ненавистного за многие дела злые, но достойного хвалы за многие государственные благотворения: велел пышно и великолепно перенести тело царя Бориса, Марии и юного Феодора в знаменитую Лавру Сергиеву. Торжественно огласив убиение и святость Димитрия, Шуйский не смел приблизить к его мощам гроб убийцы и снова поставить между царскими памятниками, но хотел сим действием уважить законного монарха в Годунове, будучи также монархом избранным, хотел возбудить жалость если не к Борису виновному, то к Марии и Феодору невинным, чтобы вызвать живейшее омерзение к гнусным их убийцам. В присутствии бесчисленного множества людей, всего духовенства, двора и синклита открыли могилы; двадцать иноков взяли гроб Бориса на плечи свои (царь Борис скончался иноком); гроб Феодора и Марии несли знатные сановники, провождаемые святителями и боярами. Позади ехала в закрытых санях несчастная Ксения, громко вопила о гибели своего дома, жалуясь Богу и России на изверга-самозванца. Зрители плакали, вспоминая счастливые дни ее семейства, счастливые и для России в первые годы Борисова царствования [Тела царя Феодора и матери его были преданы земле в девичьем монастыре св. Варсанофия (теперь приходская церковь на Рождественке). Здесь же зарыли и тело царя Бориса, извергнутое, по воле самозванца, из Архангельского собора. По перенесении трех царственных гробов в Лавру, они погребены были в притворе Успенского собора. Здесь же оставили место и для Ксении, которая прожила еще 16 горестных лет в девичьем монастыре Владимирском. Теперь этот притвор уже не существует и надгробницы Годуновых прикрыты железною кровлею].
Но еще не достаточно смирился перед Богом царь Василий, чтобы погасить гнев Божий на Россию за нечистоты сердечные, за клятвопреступления и цареубийство. Повсюду начались волнения, сначала только потому, что царь Василий был избран одною Москвою; далее стали говорить, что нельзя нарушать клятву, данную Димитрию, и что Димитрию удалось бежать из Москвы во время восстания народного; появились новые самозванцы [Самозванцев было много в разных концах России; важнейшим из них был второй Лжедимитрий, известный под именем "Тушинского вора". Он имел большое скопище ляхов, казаков и русских изменников и долго держался в селе Тушине (близ Москвы), угрожая столице].
Тогда царь и Собор положили принести всенародное покаяние. Патриарх Гермоген посланием пригласил в Москву бывшего Патриарха Иова "для великого государева и земского дела" [Гермоген писал Иову: "Молим со усердием святительство твое и колена преклоняем: сподоби нас видети благолепное лице твое и слышати пресладкий глас твой: презельне бо желаем тя чувственными очима зрети и Богом благословенныя десницы твоея лобзания сподобитись, паче же о сих, еже благосердне препослеши о нас молитву твою к Трисобственнаго Естества Владычеству, да сподобить премилостивый Бог за молитв святых твоих Российское государство жити в мире и в покое и в тишине". (История Государства Российского Карамзина, т. XII, прим. 106)]. Иов приехал и (20 февраля 1607 г). явился в соборном храме Успения, извне окруженном и внутри наполненном несметным множеством людей. Он стоял у патриаршего места в виде простого инока, но возвышаемый в глазах зрителей памятию его знаменитости и страданий за истину, смирением и святостию, - отшельник, вызванный почти из гроба примирить Россию с небом. В глубокой тишине всеобщего безмолвия и внимания, поднесли Иову бумагу и велели патриаршему архидиакону читать ее на амвоне. В сей бумаге народ (и только один народ, а не царь) молил Иова отпустить ему именем Божиим все его грехи пред законом, строптивость, ослепление, вероломство и клялся впредь не нарушать присяги, быть верным государю; требовал прощения живым и мертвым, дабы успокоить души клятвопреступников и в другом мире; винил себя во всех бедствиях, ниспосланных Богом на Россию, но не винился в цареубийствах, приписывая убиение Феодора и Марии только одному самозванцу; наконец, народ молил Иова благословить царя, бояр, христолюбивое воинство и всех христиан, да торжествует царь над мятежниками и да насладится Россия счастием покоя. Иов ответствовал грамотою, заблаговременно, но действительно им сочиненною, писанною присущим ему слогом, умилительно и красноречиво. Тот же архидиакон читал эту грамоту народу. Изобразив в ней величие России, созданное умом и счастием ее монархов, Иов соболезновал о гибельных следствиях Димитриева заклания, но умолчал о виновнике злодейства, некогда любив и славив Бориса [О смерти царевича Димитрия Иов выражается так: "И Вел. Гос. нашего царевича не стало 99 (1591) году: прият заклание неповинно от рук изменников своих"], напомнил единодушное избрание Годунова в цари и народное к нему усердие; дивился ослеплению народа, прельщенного бродягою; говорил: "Я давал вам страшную на себя клятву в удостоверение, что он - самозванец: вы не хотели мне верить и сделалось то, чему нет примера ни в священной, ни в светской истории". Описав все измены, бедствия отечества и Церкви, свое изгнание, гнусное цареубийство, если и не совершенное, то, по крайней мере, допущенное народом; воздав хвалу Василию, "царю святому и праведному", за великодушное избавление России от стыда и гибели, Иов продолжал: "Вы знаете, что самозванец убит; знаете, что не осталось на земле и мерзкого тела его, а злодеи дерзают уверять вас, что он жив и есть истинный Димитрий! Велики грехи наши пред Богом, "в сии лета последние, когда вымыслы нелепые, когда сволочь гнусная, тати, разбойники, беглые холопы могут столь ужасно возмущать отечество!" Наконец, исчислив все клятвопреступления, не исключая и данной Лжедимитрию присяги, Иов именем небесного милосердия, от лица всего духовенства и своего объявлял народу разрешение и прощение в надежде, что он не изменит снова царю законному, и добродетель верности плодом чистого раскаяния умилостивит Всевышнего, да победят врагов и возвратят государству мир и тишину [Заключение грамоты: "И в тех во всех прежних и нынешних клятвах и в преступлении крестного целования, аз Ермоген, патриарх Московский и всея Руси и аз смиренный бывый Иов, патриарх царствующего града Москвы, по данный нам благодати от Пресв. и Животв. Духа, и полагаяся на премилостивые щедроты Божия, вас вкупе всех правосл. христиан прощаем и разрешаем в сий век и в будущий"].
Действие этой грамоты было неописуемо. Народу казалось, что тяжкие узы гнусной клятвы спали с него и что Сам Всевышний устами праведника изрек помилование России. Плакали, радовались и тем сильнее тронуты были вестию о том, что Иов, едва успев доехать из Москвы в Старицу, преставился. Мысль, что он, уже стоя на пороге вечности, беседовал с Москвою, умиляла сердца. Видели в нем мужа святого, который в последние минуты жизни и в последних молениях души своей ревновал о судьбе горестного отечества, умер, благословляя его и возвестив ему умилостивление неба [Патриарх Иов преставился 8 марта 1607 года. В книге о Российских святых он причислен к лику Московских чудотворцев. По воле царя Алексия Михайловича, мощи первого Патриарха Русского перенесены в Москву, поставлены в Успенском соборе поверх пола, и над ними устроена каменная надгробница. В сборнике Румянц. Музея (скоропись в 4-ку, конца XVII и начала XVIII в. № 364) после изложения жизни Патриарха Иова, описаны следующие чудеса его: 1) При погребении была "великая роса" на лице почившего святителя. 2) Вскоре по преставлении, блаженный Иов явился настоятелю обители, где он скончался, св. Дионисию, впоследствии знаменитому архимандриту Сергиевой Лавры. 3) В 1609 году больной Иван Тулупов исцелился по молитве над могилою святителя. 4) Мощи, вынутые из могилы для перенесения в Москву, оказались нетленными и благоуханными. 5) Тогда же исцелился бесноватый, посадский человек Иван Александрович. 6) В 13 верстах от Старицы в селе Ильинском исцелилась бесноватая девица Улита Харитонова, приложившись к мощам, несомым в Москву. 7) На продолжении пути, в церкви села Латашина исцелилась бесноватая женщина деревни Горохова Агриппина Тарасова. 8) По принесении мощей в Москву, исцелился в Успенском соборе крестьянин Устьяновской волости, Исаакий глухой, страдавший нарывом в ухе и беспрестанным шумом в голове. На конце приписка: "Списана с монастырского Успенского Старицкого история сия в лето 7267 (т. е. 1699) году слово в слово"].
Дальнейшие события не соответствовали благоприятным ожиданиям. Государство утопало в пучине крамол. На время воссияла надежда в лице юного витязя, воздвигнутого, по-видимому, самим Провидением для избавления погибающего отечества. Все благоприятствовало герою князю Михаилу Скопину-Шуйскому: доверие царя и народа, усердие и единодушие своих соратников, смятение и раздор неприятеля. Наконец русские увидели то, чего уже давно не видали: ум, мужество, добродетель и счастие - в одном лице; увидели мужа великого в прекрасном юноше и славили его с любовию, которая столь долго была жаждою, потребностью неудовлетворяемого их сердца и нашла предмет столь чистый и достойный. Но и эта надежда исчезла: князь Михаил, на 23-м году стяжав бессмертие в истории, умер скоропостижно [Современники уверяют, что князь Михаил умер, сраженный внезапным недугом во время обеда у царского брата князя Димитрия Шуйского, выпив чару вина, поднесенную хозяйкой княгинею Екатериною, дочерью того, кто жил смертоубийствами - Малюты Скуратова. Думали, что и сам царь Василий не был чужд участия в злом умысле, потому что душа его страдала подозрениями с того времени, как голос народный стал предназначать Михаилу венец царский. Истина в этом деле ведома единому Сердцеведцу]. Москва в ужасе онемела. Не находя слов для изображения общей скорби, летописцы говорят, что Москва оплакивала князя Михаила столь же неутешно, как царя Феодора Иоанновича. Кончина Михаила, столь неожиданная, казалась явным действие гнева небесного: думали, что Бог осуждает Россию на верную гибель, лишив ее защитника, который один вселял надежду и бодрость в души, один мог спасти государство, снова ввергаемое в пучину мятежей без кормчего! Люди русские имели государя, но плакали, как сироты, без любви и доверия к Василию, омраченному в их глазах несчастным царствованием. Сам Василий лил горькие слезы о горе, но их считали притворством, и взоры подданных избегали царя в то время, когда он, знаменуя общественную и свою благодарность, оказывал необыкновенную почесть усопшему: отпевали, хоронили его великолепно, как бы державного. В Архангельском соборе, в приделе Иоанна Крестителя, стоит уединенно гробница знаменитого юноши, единственного просиявшего добродетелью и любовию народною в ужасный век! От древних до новейших времен России никто из подданных не заслуживал ни такой любви в жизни, ни такой горести и чести по смерти.
Может быть, Василий, погребая юного героя под кровом того храма, где почиют наши венценосцы, уже предчувствовал свою гибель. Она скоро свершилась. В Москве зашумел мятеж народный. Одни враги Василия требовали свержения его с престола; другие надеялись, что земля Северская и бывшие слуги Лжедимитрия немедленно возвратятся под сень отечества, как скоро не будет Шуйского, для них ненавистного и страшного, и что государство бессильно только из-за разделения сил: соединится, усмирится и враги исчезнут! Раздался только один голос в пользу закона и царя злосчастного - голос Гермогена; с жаром и твердостию Патриарх изъяснял народу, что нет спасения там, где нет благословения свыше; что измена царю есть злодейство, всегда казнимое Богом, и не избавит, а еще глубже погрузит Россию в бездну ужасов. Весьма немногие бояре, и весьма не твердо, стояли за Шуйского; самые искренние и ближние его приверженцы уклонялись, видя решительную общую волю; сам Патриарх с горестию удалился, чтобы не быть свидетелем дела мятежного. Василий был сведен с престола и против воли пострижен [Царь Василий был сначала заточен в Волоколамском Иосифовом монастыре, а после избрания Владислава, выдан ляхам и умер в плену. Прах его, при царе Михаиле Феодоровиче, перевезен в Москву и погребен в Архангельском соборе. Супруга его царица Мария, в иночестве Елена, окончила жизнь в Суздальском Покровском монастыре].
Никто не противился насилию нечестивому, кроме великого святителя: Патриарх торжественно молился за Василия в храмах, как за помазанника Божия, царя России, хотя и бывшего в темнице; торжественно проклинал бунт и не признавал Василия иноком. Но вопли страстей заглушали голос правды: дума боярская решилась предложить престол Владиславу, сыну Польского короля Сигизмунда, хотя Патриарх убеждал не жертвовать Церковию ради земных выгод и советовал возложить венец на юного Михаила Романова (сына Филарета). Так богомудрый святитель предвозвестил отечеству волю небес, хотя далеко еще было до избавления! Впрочем, святейший Гермоген успел настоять на том условии, что Владислав до вступления на престол обязан принять Православие, прекратить связь с папою и поставить законом смертную казнь каждому, кто отступит от Православия.
Между тем престол царский все еще оставался праздным [Хотя королевич Владислав был избран на царство, но отец его король Сигизмунд, руководимый иезуитами, не утвердил условий избрания, желая получить Русский престол для себя и ввести в России унию. Бедственная эпоха от низложения царя Василия до избрания Михаила Романова носит в нашей истории название "Междуцарствия" (с 1610 до 1613 года)]. Наступили времена ужаса, безначалия, буйства народного. Дума боярская, присвоив себе верховную власть, не могла утвердить ее ни в слабых руках своих, ни утишить народной тревоги, ни обуздать мятежной черни. Самозванец грозил Москве нападением; Польские войска к ней приближались, народ вольничал, холопы не слушались господ, и многие люди чиновные, страшась быть жертвою безначалия и бунта, уходили из столицы даже в стан к Лжедимитрию, единственно ради безопасности личной. Казалось, что Русские люди уже не имели ни отечества, ни души, ни веры; что государство, зараженное нравственною язвою своих изменников, издыхало в страшных судорогах. По словам очевидца, добродетельного келаря Сергиевой Лавры Авраамия Палицына, "Россию терзали свои даже более, нежели иноплеменные: путеводителями, наставниками и хранителями ляхов были наши же изменники - первые и последние в кровавых сечах. Ляхи же с оружием в руках только смотрели и смеялись безумному междоусобию. В лесах, в болотах непроходимых Россияне сами указывали им путь, и числом превосходным берегли их в опасностях, умирая за тех, кто обходился с ними, как с рабами. Вся добыча принадлежала ляхам: они избирали себе лучших из пленников, красных юношей и девиц, или отдавали на выкуп ближним и снова отнимали, к забаве Русских изменников... Сердце трепещет при воспоминании злодейств: там, где стыла теплая кровь, где лежали трупы убиенных, там гнусное любострастие искало одра для своих мерзостных наслаждений... Находились женщины, прельщаемые иноплеменниками, но многие смертию избавляли себя от зверского насилия. Уже не сражаясь за отечество, люди умирали за семейства: муж за жену, отец за дочь, брат за сестру вонзал нож в грудь ляху. Не было милосердия: добрый и верный царю воин, взятый в плен ляхами, иногда находил у них жалость и даже уважение к своей верности; но изменники называли их за то женами слабыми и худыми союзниками царя Тушинского; всех твердых в добродетели они предавали жестокой казни: метали с крутых берегов в глубину рек, расстреливали из луков и самопалов, на глазах родителей жгли детей, носили головы их на саблях и копьях; грудных младенцев, вырывая из рук матерей, разбивали о камни. Видя такую неслыханную злобу, ляхи содрогались и говорили: "Что же будет нам от Россиян, когда они и друг друга губят с такою лютостию?" Сердца окаменели, умы омрачились: вокруг свирепствовало злодейство, а мы-то думали, оно минует нас, или искали в нем личных для себя выгод. В общем кружении голов все хотели быть выше своего звания: рабы хотели быть господами, чернь - дворянством, дворяне - вельможами. Не только простые простых склоняли к измене, но и знатные - знатных и разумные - разумных, в домах и в самых битвах говорили: "Мы блаженствуем, идите к нам от скорби к утехам!..". Гибли отечество и Церковь; храмы истинного Бога разорялись, подобно капищам Владимирова времени; скот и псы жили в алтарях; воздухами и пеленами украшались кони; злодеи пили из святых потиров, на иконах играли в кости; в ризах иерейских плясали блудницы. Иноков, священников палили огнем, допытываясь сокровищ; отшельников, схимников заставляли петь срамные песни, а безмолвствующих убивали... Люди уступили свои жилища зверям; медведи и волки, оставив леса, витали в пустых городах и весях; враны плотоядные сидели стаями на телах человеческих; малые птицы гнездились в черепах. Могилы, как горы, везде возвышались. Граждане и земледельцы жили в дебрях, в лесах, в пещерах неведомых, и на болотах, только ночью выходя из них обсушиться. Но и леса не спасали: люди, оставив звероловство, ходили туда с чуткими псами на ловлю людей; матери, укрываясь в густоте древесной, страшились вопля своих младенцев, зажимали им рот и душили их до смерти. Не светом луны, а пожарами озарялись ночи; ибо грабители жгли, чего не могли взять с собою: дома и скирды хлеба, да будет Россия пустынею необитаемою [Летопись о мятежах, с. 32-47].
В этом страшном кипении необузданных страстей только одни пастыри словесного стада Христова оставались верными своему долгу. Они видели, как действовал Патриарх Гермоген, непоколебимый столб Православия, несокрушимый адамант Церкви и отечества, и все ревностно подражали первосвятителю. В следующей главе увидим доблестные подвиги святителей, иереев, иноков и отшельников.Глава VII
Подвиги духовенства в "Смутное время". - Святители: Филарет Ростовский, Сергий Смоленский, Сильвестр Вологодский. - Преподобный Иринарх, затворник Ростовский. - Исидор митрополит Новгородский. - Открытие мощей святого князя Феодора. - Преподобный Антоний Леохновский. - Затворник Иоанн. - Святители: Геннадий Псковский, Феоктист Тверской, Иосиф Коломенский, Галактион Суздальский. - Протоиереи Димитрий и Амос. - Преподобный Евфросин Синозерский. - Разорение Пафнутьева монастыря. - Знаменитая осада Лавры Сергиевой. - Архимандриты Лавры Иоасаф и Дионисий и келарь Авраамий Палицын. - Ляхи в Москве. - Последние подвиги и страдальческая кончина Патриарха Гермогена. - Троицкие грамоты. - Пост и покаяние народа. - Восстание городов. - Явление преподобного Сергия Козьме Минину. - Очищение Москвы. - Избрание на царство Михаила Романова.
Посреди ужасов "Смутного времени" православное Русское духовенство, воодушевляемое сознанием священных своих обязанностей и руководимое примером своего неустрашимого первосвятителя, сияло доблестию и совершало подвиги, достойные первых веков христианства. Постараемся изложить эти подвиги в том виде, как сохранились они в бытописаниях современников.
Первое место принадлежит родоначальнику грядущего поколения царей, будущему Патриарху Московскому. Филарет (Романов) в сане митрополита Ростовского показал в лице своем образец доброго пастыря. Когда (в 1608 г.) Сапега с ляхами возмутили Суздаль и Переяславль, верные ростовцы, не имея крепких стен для защиты, предложили митрополиту удалиться вместе с ними в Ярославль; но Филарет сказал, что не бегством, а кровию должно спасать отечество, что великодушная смерть лучше жизни срамной, что есть другая жизнь и венец мучеников для христиан, верных царю и Богу. Видя бегство народа, Филарет с немногими усердными воинами и гражданами заключился в соборной церкви; все исповедались, причастились Святых Тайн и ждали неприятеля и смерти. Не Ляхи, а братья единоверные, переяславцы, дерзнули осадить святый храм, стреляли, ломились в двери и диким ревом ярости ответствовали на голос митрополита, который молил не быть извергами. Двери пали, и добрые ростовцы окружили Филарета и бились до совершенного изнеможения. Храм наполнился трупами. Злодеи ограбили святыню [При ограблении собора, единственная в своем роде, "золотая" рака святителя Леонтия была рассечена на части грабителями. С того времени мощи святого Леонтия почивают под спудом], а митрополита повезли в Тушинский стан, как узника, босого, в изорванном польском платье и татарской шапке. Там самозванец готовил новое бесчестие и посрамление: встретил его со знаками чрезвычайного уважения, как племянника Иоанновой супруги Анастасии и жертву Борисовой ненависти, величал, как знаменитейшего достойного архипастыря, дал ему златой пояс и святительских чиновников для наружной пышности, но держал его в тесном заключении, как непоколебимо верного царю Василию. Уже после двухлетнего плена Филарет отнят был у неприятеля под стенами Волоколамской обители отрядом Скопина-Шуйского.
Во время междуцарствия Филарет был отправлен во главе посольства [Вторым послом назначен был боярин князь В. В. Голицын. В числе посольства были и духовные лица: Новоспасский архимандрит Евфимий, келарь Лавры Сергиевой Авраамий Палицын, Угрешский игумен Иона и протоиерей Вознесенского монастыря Кирилл] к королю Сигизмунду для предложения венца царского сыну его Владиславу на условиях, заключенных в Москве. В этом трудном деле Филарет действовал, как верный сын отечества: ни хитрые обольщения, ни льстивые обещания, ни угрозы не могли поколебать его. За восемь лет плена, среди страданий и лишений всякого рода он не уступил ни шагу врагам, не согласился ни на сдачу Смоленска Сигизмунду, ни на изменение Московских условий.
Достойным сподвижником его был Смоленский архиепископ Сергий. Когда Сигизмунд с сильною армиею осадил Смоленск и потребовал сдачи города, архипастырь вместе с доблестным воеводою Шеиным отвечал королю: "Мы в храме Богоматери дали обет не изменять государю нашему Василию Иоанновичу, а тебе, литовскому королю, и твоим панам не будем раболепствовать во веки". Добрый пастырь одушевлял защитников родины, разделял с ними лишения и опасности в продолжение двухлетней осады. Когда в городе из 80 тысяч жителей осталось едва 8 тысяч, когда, наконец, все средства геройской защиты истощились и город был взят приступом, тогда и Сергий сделался пленником ляхов и окончил жизнь свою в темнице.
И отдаленной Вологды достигло буйство ляхов и русских изменников. В 1609 году Вологда уцелела невредимой по молитвам преподобного Димитрия Прилуцкого [Воевода Вологодский доносил царю Василию: "чудотворец Димитрий явил нам свою милость, обещался стоять за нами против врагов государевых. Он явился духовному старцу у своей гробницы и велел перенесть чудотворный свой образ в Вологду. Мы встретили тот образ с великою честию, поставили его со слезами и молитвенным пением в церковь Всемилостивого Спаса и решились смело стоять против врагов государя и всего православного христианства" (Акты Археографической экспедиции, II, 196)]; но три года спустя и она пострадала от врагов и мятежников.
В Вологде подвизался тогда замечательный затворник преподобный Галактион. Когда Грозный царь умертвил боярина князя Ивана Вольского, семилетний сын убиенного Гавриил был укрыт родственниками и друзьями отца, которые отправили ребенка в город Старицу, чтобы спасти его от ярости царской. Там юный князь скрывался в неизвестности и кормился сапожным мастерством, а придя в зрелый возраст, постригся с именем Галактиона, пришел в Вологду, выпросил у жителей местечко для кельи на берегу ручья Содемки и наложил на себя тяжкий подвиг затворничества в оковах. Он приковал себя к стене цепью. Богобоязненные люди подавали ему в окошко пищу; когда склонял его сон, он становился на колени и, держась за цепь, засыпал сном легким и прерывистым; пищею его был только сухой хлеб с водою. Подвижнику Божию открыто было о наступающих для Вологды бедствиях. Он вышел из кельи в цепях своих, явился в земскую избу и объявил: "Грехи призвали на нас ляхов и Литву: пусть начнут пост и молитву и поспешат построить храм Знамения Богоматери. Царица небесная избавит Вологду, как некогда Новгород, от гнева Божия". Но один из именитых граждан Нечай Щелкунов сказал: "Не о нас, а о себе хлопочет старец; ему хочется только иметь храм вблизи себя; а что будет с храмом, - прибавил он с насмешкою, - когда умрешь ты, старец?" Старец отвечал строго: "Гнев Божий близок к Вологде; что же до меня, то на моем месте прославится Бог, - построена будет обитель". Затем объявил, что Троицкий храм, построенный Нечаем, будет сожжен и дом Нечая - запустеет. Проходя мимо храма святого Димитрия Прилуцкого, он громко сказал: "Чудотворец Димитрий молил Спасителя за город, но его оскорбили тем, что вокруг его храма настроили лавок и завели шум торговый; вот увидите, что и этот храм разорен будет".
Предсказание труженика скоро исполнилось: 22 сентября 1612 года ляхи напали на Вологду и, по сказанию современника, "город взяли и людей всяких посекли и церкви Божии поругали и город и посады выжгли до основания". Злодеи не пощадили и смиренной кельи Галактиона; а его самого жестоко избили и истерзали, так что он чрез три дня скончался мучеником. Вологжане погребли тело страдальца в бывшей его келье [Спустя несколько лет, над могилой страдальца поставлен деревянный храм Знамения Богородицы и возник монастырь, называемый Духовым, по соборному храму Сошествия Святого Духа, построенному в 1654 году. Здесь почивают под спудом мощи преподобного Галактиона. При раке преподобномученика находится шапка, сделанная из двух железных полос, крестообразно сложенных с обручем вокруг головы, и железные вериги, соединенные с одной стороны таким аналавом, а с другой стороны крестом. На аналаве вырезана надпись: "раб Божий Гавриил во имя Отца и Сына и Святого Духа обещался терпети до конца"]. Лютость врагов особенно пала на духовенство Вологодское, вероятно, за то, что лица духовные поддерживали верность жителей при нападении ляхов. Епископа Сильвестра держали под стражею четыре ночи, подвергали истязаниям и отпустили едва живым [Епископ Сильвестр писал в Москву: "нынешнего 1612 г. сентября 24 д. в последнем часу ночи разорители нашей чистой, православной веры и ругатели креста Христова, Поляки и Литовцы с Черкесами и русскими изменниками нечаянным набегом пришли в Вологду, взяли город, умертвили людей, осквернили церкви Божия, сожгли город и посады; воевода князь Иван Одоевский ушел, а окольничий и воевода кн. Григорий Долгорукий и дьяк Истома Карташев убиты; меня грешного взяли в плен, держали у себя 4 ночи и не раз присуждали к казни, но Господь умилостивился надо мною, - едва живого отпустили. Когда Ляхи и Литва пришли к Вологде, то по грехам нашим, по нерадению воевод, не было ни разъезжих караулов, ни сторожей на башнях, на городской стене и в крепости; у ворот было несколько человек на карауле, да и те не слыхали, как Литовцы вошли в город, а большие ворота не были заперты. - С 25 сентября неприятели оставили Вологду. Воевода Григорий Образцов с своим полком прибыл с Белоозера и занял Вологду; но никто не слушает его, друг друга грабят... Все от пьянства: воеводы пропили Вологду". - Это донесение напечатано в словаре Щекатова, 1, 988]. Множество священников и иноков было умерщвлено [В синодике Софийского собора записано следующее: "121 (612) году, сентября 22 день, вторник в первом часу дни. Помяни, Господь, иже во граде избиенных и пожженных священников и диаконов от польских и литовских людей и от русских воров"... Затем поименно исчисляются 68 человек убитых и сгоревших во время нашествия: 3 протоиерея, 34 священника, 6 диаконов, 6 иноков (в числе иноков упомянут "иерей инок Галактион" (т. е. преподобный затворник-страдалец). В то время всех церквей в Вологде, градских и посадских, было около пятидесяти; а священников при них, вероятно, около шестидесяти, из которых следовательно погибло, при нашествии врагов, более половины. (Сведения об иерархах Вологодской епархии, Н. И. Суворова, с. 51 и 52)].
Почти в то же время, когда ляхи не пощадили в Вологде дряхлого старца-отшельника, наставник этого старца преподобный Иринарх, затворник Борисоглебского монастыря [В рукописном сборнике Московской Духовной Академии 1657 года под № 217 святцы № 1 исчислены ученики блаженного Иринарха, подвизавшиеся в затворе. Вот имена их: 1) затворник Иоаким подвизался в Николаевском-Шартомском монастыре в Суздальском уезде; 2) затворник Дионисий - в Переяславле-Залесском в Никольском монастыре, что на болоте; 3) преподобный схимонах Корнилий, затворник Переяславского Борисоглебского монастыря (Русские святые, июль, с. 123-116); 4) преподобный Галактион, о котором мы сейчас говорили. "Сии вси, - сказано в том же сборнике, - един образ имуще жития, железа тяжкая на себе ношаху и к стене цепями прикованы бяху, пищею сухою питахуся, рыбы-ж и масло, ни скорому, и мягких явств не прикасахуся. И житие их единому Богу ведомо. Людие мнози к ним прихождаху, и житие их ублажаху, и пользу от них, сказывают, велию приимаху"], бестрепетно обличал врагов и мятежников. В 1609 году Ляхи завладели Ростовом; свирепый пан Микульский пришел к затворнику [Преподобный Иринарх, в миру Илья, был сын крестьянина деревни Кондаковой, Ростовского округа, постригся на тридцатом году от роду в Борисоглебском монастыре (в 25 верстах от Ростова) и начал подвижничество свое тем, что стал ходить босой и в рубище, с тяжелыми веригами на плечах и оковами на ногах, затворился безвыходно в келье и приковал себя цепью к стулу. С того времени Иринарх постепенно увеличивал тяжести, носимые на теле; спал только два часа в сутки и бичевал тело свое железною палкою. Так подвизался он тридцать лет. Тяжкими и долгими подвигами очистилось духовное зрение блаженного старца. Однажды, заснув в притворе, он увидел Москву в огне и во власти Ляхов, и голос сказал ему: "Иди, скажи об этом царю". Преподобный Иринарх явился к царю Василию Ивановичу (Шуйскому) и рассказал о видении; царь принял его с честию и отвез назад в своей повозке] и спросил: кого признаешь ты царем? - "Я живу на Руси, - отвечал старец, и знаю Русского царя, а других не знаю". Слыша угрозы ляхов, он сказал спокойно: "Вере своей я не изменю, и Русского царя не отвергнусь. Не много вам во мне крови: вашего меча тленного я не боюсь, а у моего живого Бога есть такой меч, что всех вас погубит и ввергнет в геенну огненную". - После того и сам вождь грабителей, Сапега, посетил преподобного Иринарха. "Благослови, батько, - сказал он, - как терпишь ты эту муку в такой темнице?" - "Для Бога терплю, - отвечал старец. - А ты, пан, возвратись в свою землю; полно тебе разорять Русь. Если не выйдешь из Руси или опять придешь, то Богом тебя уверяю, - убьют тебя в Русской земле". Сапега прислал старцу пять рублей и строго запретил ляхам тревожить обитель. Спустя три года, снова явились ляхи в Ростов; преподобный Иринарх остался в своем затворе. Сюда пришел к нему один из панов с известием, что Сапега, по предсказанию затворника, убит под Москвою. "И вам не быть живым, - сказал старец, - если не уйдете в свою землю". На этот раз ляхи оставили Ростов, не тронув никого из уважения к преподобному Иринарху [Блаженный подвижник преставился на 69 году от рождения, 13 января 1616 года, оставив по себе подражателей дивного своего жития, и погребен в ископанной им самим могиле. При гробнице его совершилось несколько исцелений; особенно бесноватые боятся креста его. - Тяжести или "праведные труды" преподобного Иринарха, сохранившиеся в Борисоглебском монастыре состоят из 142 крестов, тяжелого камня, множества цепей, железного кольца на голову, железного пояса, железной палки и толстого кнута. Все это составляет вес в 9 пуд. 34 фун. (Жизнь преподобного Иринарха, составлено о. архимандритом Амфилохием, с рисунками)].
В Великом Новгороде митрополит Исидор претерпел много притеснений, но успел своими увещаниями удержать народ от измены царю Василию, призвать на помощь героя Скопина-Шуйского и сохранить единение с Москвою; можно сказать, что только один он отклонил Новгородцев от намерения покориться шведам и призвать к себе шведского королевича Густава-Адольфа. Когда шведы, прежде союзники, а потом враги Московского государства, завладели Новгородом, самая жизнь архипастыря была в опасности. Тогда же открыты были мощи святого князя Феодора, вынутые шведскими солдатами из могилы в соборном храме Юрьева монастыря [По известию 1634 года "немцы в церкви великомученика Георгия, в монастыре, ищуще поклажи, обрели человека цела и не разрушена в княжеском одеянии и, вынув из гробницы, яко жива, поставили у церковной стены" (Чтения Общества Истории и Древностей, 1862, кн. 4)]. Митрополит Исидор, услышав о том, выпросил у вождя шведов Делегардия дозволение перенесть гроб в Новгородский Софийский собор; в это время не только оказались нетленными мощи девственного князя, но многим подавали и исцеления. С того времени мощи святого покоятся открыто при входе в придел Иоанна Предтечи. При владыке находился тогда старец-подвижник, преподобный Антоний Леохновский, Тверской урожденец, из боярского рода Вельяминовых. Приняв иночество в молодости, Антоний основал пустынную обитель с храмом Преображения Господня. Здесь отшельник служил для братии образцом строгого подвижничества и почтен был саном игумена. Всего прожил он в иноческой жизни 56 лет и много успел в духовной прозорливости. Когда шведы стали в 1611 г. опустошать окрестности Новгорода, митрополит Исидор вызвал к себе уважаемого старца с учениками его. Антонию было тогда уже 85 лет. В праздник Воздвижения Креста Господня причастился он Святых Тайн; тогда же сказал он, что тело его будет покоиться в пустынной его обители. 17 октября мирно предал он дух свой Господу. Тело его, по опасностям военным, предано было земле в Новгороде, у церкви святого Евангелиста Луки [Мощи преподобного Антония в 1620 году перенесены из Новгорода на место подвигов его и почивают под спудом в храме бывшей обители его (в 45 верст. от Новгорода). Монастырь упразднен в 1764 году].
Псков, еще недавно выдержавший со славою знаменитую осаду Батория, в пагубные дни безначалия сделался вертепом разбойников и душегубцев. Духовенство, дворяне, гости остались верны, но лазутчики и письма Тушинского злодея взволновали мелких граждан, чернь, стрельцов, казаков, исполненных ненависти к людям сановитым и богатым. Они присягнули второму Лжедимитрию, расхитили достояние святительское и монастырское. Добродетельный архипастырь Геннадий старался усовестить неистовых силою слова Божия; вооружал крестьян своих и монастырских для сопротивления мятежу и разбоям в окрестностях Пскова и не мог пережить измены своего города: он умер от горести ["Преставися епископ Геннадий от кручины". Псковская летопись, 77]. Не успел образумить изменников и дивный затворник Иоанн, который совершал изумительные свои подвиги на городской стене. В 1592-м осаждали Псков шведы; с 1608 года семь лет сряду рыскал около Пскова с разбойничьими шайками своими лях Лисовский. Блаженный Иоанн все это время только молился и постился: среди шума, брани и битв, среди волнений гордого ума и малодушного маловерия он жил, как в пустыне, беседуя с Господом, и для Него каждый день распинал плоть свою и каждый день твердил приходившим к нему людям о верности Богу и погибающему отечеству ["Октября 24 (1616) преставися Иван, что в стене жил 22 лета; ядь же его рыба сырая, а хлеба не ел, а жил во граде, якоже в пустыни, в молчании великом". Полное Собрание летописей, IV. 332].
В том же духе действовали и другие святители русские. Иосиф Коломенский, сопротивлявшийся первому самозванцу, схвачен был воинами второго, которых напрасно хотел вразумить, и привязанный к пушке, влачим был бродягами; его паства при нем осталась верною долгу. Тверский архиепископ Феоктист еще в начале смятений от Тушинского самозванца, явился бодрым стражем своего стада, ополчил духовенство, людей приказных, собственных людей боярских, граждан и разбил многочисленную шайку злодеев. До последнего издыхания боролся он с изменою и, взятый в плен мятежниками, удостоился мученического венца. Ляхи, захватившие Суздаль, принуждали архиепископа Галактиона, чтобы он признал второго Лжедимитрия и разослал пастве своей грамоты о молитвах за него. Святитель не согласился; его отправили в заточение, где он и преставился ["Тверского архиепископа Феоктиста обезчестивше, по многих муках на пути к царствующему граду в бегстве смерти предаша. Такоже и Суздальский архиепископ Галактион во изгнании скончался; епископа же Коломенского Иосифа на пушке привязавше, не единою под грады водяще, и сим страшаще многих". Авраамий Палицын, с. 44].
Тою же ревностию и сознанием долга одушевлялось и белое духовенство; городские и сельские священники везде противились бунту и безначалию; немногие из них уцелели ["И малии от священного чина тех беде избегоша; память же тем язв многих и до смерти остася". Там же]. Особенно отличался ревностный протопоп Зарайского Никольского собора Димитрий, достойный сподвижник князя Пожарского в защите родного города: он укреплял граждан в верности законному царю, не допустил до присяги второму самозванцу и всех благословлял на смерть за правое дело [Никоновская летопись, 137 и 138].
Другой протоиерей в Великом Новгороде запечатлел пастырскую верность собственною кровию. Когда шведы ворвались в западную часть города и закипела сеча на улицах, один дом на торговой стороне казался неодолимою твердынею: шведы приступали и не могли взять его. Там мужественно стоял протоиерей Софийского собора Амос со своими друзьями на глазах митрополита Исидора, который на стенах крепости пел молебны и, видя такую доблесть, издали давал ему благословение крестом и рукою. Шведы наконец сожгли и дом и хозяина, последнего славного Новгородца!
Смиренные отшельники не щадили жизни своей за Бога и отечество; обители иноческие оказывались несокрушимыми твердынями веры и верности. Преподобный Евфросин подвизался в основанной им пустынной обители на берегу Синичьего озера [Синозерская пустынь, основанная преподобным Евфросином в 1603 году, находилась в 60 верстах от Устюжины Железнопольской, на берегу Синичьего озера. Она упразднена в 1764 году, и храм ее обращен в приходской для Синозерского погоста. Здесь почивают под спудом мощи преподобного Евфросина]. Сюда спешили укрыться многие жители окрестных мест, когда ватаги ляхов проникли в округ Устюжины для грабежа и разбоя. Прозорливый отшельник увещевал всех твердо стоять в вере православной и не соблазняться обольщениями изменников, а 19 марта объявил, что скоро придут враги и в пустыню его. Он советовал бежать, кто куда может; о себе же сказал, что он должен остаться здесь по обету. Инок Иона в страхе хотел бежать вместе с другими. "Зачем допускать в душу страх малодушия? - говорил беcтрепетный праведник. - Когда настает время брани, тогда-то и нужно мужество. Мы дали обет жить и умереть в пустыни. Надобно быть верным слову, данному пред Господом. В таком случае смерть вводит в покой. Другое дело - мирские люди: они не связаны обетом и им надобно беречь себя и детей". Укрепленный словами игумена Иона остался с святым старцем. На следующий день ляхи явились в Евфросинову пустынь. Преподобный Евфросин в схиме молился у креста, который поставил он, как только пришел сюда. Наглые грабители потребовали у Евфросина монастырских сокровищ, а пустынник указал на храм Богоматери, как на единственное сокровище пустыни. Тогда один из кровопийц ударил по шее преподобного и рассек ему голову. Старец упал полумертвым. Поляки ворвались в храм Божий, но в нем ничего не нашли и возвратились к своей жертве. Один ударил чеканом по голове Евфросина и разбил череп до самого мозга. Новый страдалец предал душу свою в руки Господу. С ним вместе убит был и инок Иона.
Многие обители были разорены и иноки умерщвлены за ревность в вере и правде [Так в Николаевском Малоярославецком монастыре избита врагами вся братия, так что он более 10 лет стоял в запустении (История Российской Иерархии, VI, 702); в Калязинской обители преподобного Макария умерщвлено 68 иноков; в двух Костромских монастырях Богоявленском и Крестовоздвиженском - более 20, а в Спасоприлуцком близ Вологды - до 200 человек, из числа которых захвачено в трапезе и сожжено 59 монахов]. Знаменитый Боровский монастырь преподобного Пафнутия был осажден врагами. Здесь был главным воеводою неустрашимый князь Михаил Константинович, по прозванию Хромой, из доблестного и верного рода князей Волконских. Когда младшие воеводы [Яков Змеев и Афанасий Челищев] изменили и тайно впустили ляхов и изменников в задние ворота монастыря, князь Михаил бился с врагами в воротах церковных и пал, покрытый ранами, близ раки чудотворца ["Литовские люди и Русские воры внидоша... К. Михайло жь Волконской, видя свое неизможение, побеже в церковь. Те же воеводы зваху его на встречу; он же им отказа, умереть-де мне у гроба Пафнутия чудотворца... ста в дверях церковных и бился много и изнемог от великих ран и паде к церкви у крилоса левого. Велие жь чудо Бог показал над теми убиенными; того жь К. Михаилова кровь прыснула на левой крилос на камень, и многажды тое кровь скребляху и мыша, но не можаху тое крови ни соскресть, ни смыти". Никоновская летопись, 136. Прах князя Михаила покоится в обители преподобного Пафнутия, под церковью Всех Святых, сооруженною потомками его, князьями Волконскими, в 1837 году], оставив память о своей доблести в гербе г. Боровска [В память геройской кончины князя Михаила Волконского, императрица Екатерина II пожаловала Боровскому герб, в котором серебряное поле изображает непорочность, червленое сердце - верность, а находящийся посреди его крест - усердие к закону Божию; сердце окружено лавровым венком - символом славы]. Иноки и все защитники обители были умерщвлены.
Лучезарным венцом подвигов доблестных, незыблемым оплотом Москвы и всего отечества в "Смутное время" была знаменитая обитель великого чудотворца Сергия. В 1608 году Троицкий монастырь окружен был мятежными полчищами второго Лжедимитрия (Тушинского). Самозванец хотел овладеть монастырем: его побуждали к тому и сокровища монастыря, собранные веками, и усилия иноков Троицких, вместе с Патриархом, поддержать в Москве верность народа царю Шуйскому, и местная важность Троицкой обители, которая стояла на пути к Москве от северных и восточных городов, откуда могли прийти на помощь верные сыны отечества для освобождения от иноземцев и мятежников.
Защитою обители было, во-первых, упование на всесильную помощь Божию и ходатайственное заступление бессменного начальника монастыря, которому сама Матерь Божия дала обетование быть неотступною от его обители; потом, благоразумие и попечительность ее временных правителей. Архимандрит Иоасаф везде являл себя сердобольным отцом нуждающихся, усердным молитвенником, верным до смерти блюстителем святыни. Келарем Лавры тогда был знаменитый в летописях отечества Авраамий Палицын. Во время осады его не было в Лавре; но тем не менее он болел душою за нее и делал все, что мог, в ее пользу в Москве.
Обитель Троицкая имела тогда более 300 человек братии; в числе их были такие, которые в миру служили отечеству на поле брани и в настоящих обстоятельствах могли быть полезными для обители своим мужеством и искусством. Сверх того, для защиты монастыря были присланы царем воеводы с отрядом войска, вооружены слуги монастырские и жители окрестных селений. Число всех защитников монастыря простиралось в начале осады до 2500.
Стены и башни монастыря снабжены были приспособлениями, нужными для обороны. Но непрочность укреплений видна была еще прежде осады; особенно западная стена была ветха и ненадежна. Запасов хлебных было немного. Таким образом, обыкновенные, человеческие средства защиты не обеспечивали обители: она не могла положиться ни на число воинов, ни на крепость стен, ни на довольство запасов, и если бы Господь по молитвам угодника Своего не сохранил града, конечно, всуе бдели бы стерегущие.
Враги появились под стенами Лавры 25 сентября. Со слезами встретили в обители праздник памяти преподобного Сергия, но не унывали. Принеся моление Господу Богу о защите от супостатов, воеводы, дворяне, дети боярские, слуги монастырские, стрельцы - все собравшиеся здесь в самый день праздника обязались присягою сидеть в осаде без измены. Число неприятельского войска, по показаниям захваченных в плен, простиралось до 30 000 человек. Предводителями были Ян-Петр Сапега, командовавший польскими войсками, и Лисовский с отрядом, славившимся дерзостью; к ним присоединились русские изменники, татары и казаки. Сапега и Лисовский хотели склонить архимандрита и воевод к добровольной сдаче монастыря, для чего прислали боярского сына с грамотою, обещая милости мнимого Димитрия и грозя истреблением в случае упорства. Осажденные не поколебались. "Надежда наша и упование, - говорили они, - Пресвятая живоначальная Троица; стена и покров наш - пренепорочная Владычица наша Богородица и Приснодева Мария; помощники наши и молитвенники о нас к Богу - преподобные отцы наши Сергий и Никон". И в сем уповании писали к полякам и изменникам: "Да будет известно вашему темному царству, что напрасно прельщаете вы стадо Христово; и десятилетнее отроча в Троицком монастыре смеется вашему безумному совету. Не изменим ни вере, ни царю, хотя бы предлагали вы нам и всего мира сокровища".
Начались приступы врагов и вылазки защитников монастыря. Так 13 октября Сапега выступил из табора с полками, окружил монастырь и с наступлением ночи двинулся на приступ. Осажденные мужественно встретили нападающих и отразили; а наутро, увидев оставленные им осадные орудия, предали их огню и благодарили Бога за избавление от врагов, ходя со святыми иконами по стенам монастырским.
Защищая обитель свою от врагов, "великий чудотворец явился в чине Взбранного Воеводы, который приписуется ему в церковном песнопении (акафисте). Он ободрял и охранял подвизающихся за веру и отечество, устрашал врагов и умножал свои чудеса, дабы, при умножении опасностей, не изнемогла надежда спасения" ["Житие преподобного Сергия после смерти", составленное Филаретом, митрополитом Московским (с. 60)]. 23 октября преподобный Сергий, явившись во сне пономарю Иринарху, предуведомил осажденных о новом приступе врагов и велел сказать воеводам, чтобы они дерзали с надеждою. В подкрепление сей надежды преподобный прошел по стене, кропя ее и здания монастырские святою водою. Ночью действительно последовало нападение, но отражено с уроном врагов. Вскоре узнали, что под монастырь ведется подкоп. Так как место и направление подкопа было неизвестно, то опасение сделалось всеобщим. Осажденные начали готовиться к смерти; исповедывались, приобщались Святых Тайн, с каждым часом ждали взрыва. В это скорбное время явился настоятелю преподобный Сергий, молящийся пред храмовою иконою Пресвятой Троицы, и по окончании молитвы сказал: "Бдите и молитеся: Всесильный Господь, по множеству щедрот Своих, еще милует вас и дает вам время на покаяние". Осажденные ободрились, и неприятель, возобновивший нападение, был отражен с уроном.
В день архистратига Михаила во время вечерни ядро ударило в полуденные железные двери Троицкого собора и оставило след на доске образа святого чудотворца Николая. Народ пришел в ужас, слезы орошали церковный помост; пение замедлялось от плача. Но во время той же вечерни изнемогшему от уныния архимандриту явился архангел Михаил с лицом сияющим, со скипетром в руках и, грозя врагам, говорил: "Вскоре Всесильный Бог воздаст вам отмщение". Сие видение тогда же возвещено народу, и архимандрит совершил молебное пение ко Пресвятой Троице и архангелу Михаилу.
Упование на помощь Божию еще более укрепилось, когда вечером во время правила архимандрит услышал новое ободрение из уст преподобного Сергия; а на другой день старцы Геннадий, Гурий и Киприан с некоторыми мирянами видели пред утренею преподобного Сергия, ходящего по монастырю и зовущего братию в церковь, где виден был также святой архиепископ Серапион, молящийся пред образом Божией Матери.
Ободренные защитники обители вышли за три часа до света в трех отрядах, разными путями; именем Сергия и быстрым нападением привели они неприятеля в смятение, опрокинули и преследовали по восточной и южной стороне монастыря. Это дало возможность найти устье подкопа, веденного под монастырь. Двое крестьян монастырских взорвали его, и сами сделались жертвою своего подвига.
Сражение продолжалось весь день при возобновляемых с обеих сторон усилиях, в разных направлениях и при обоюдных утратах; но кончилось тем, что воины монастырские захватили многочисленные туры неприятелей на Красной горе, взяли восемь больших пушек, много мелкого оружия, пуль и пороху, укрепления сожгли и истребили и заставили Сапегу удалиться в свои таборы. Победители возвратились с телами павших своих братий и добычею уже поздно. Первым делом воздали благодарение Господу, даровавшему победу. Звон до полуночи возвещал их торжество. Быстро разнесшаяся по России весть о сем славном бое послужила сильным ободрением для верных сынов отечества.
Между тем внутри Лавры открылось новое гибельное зло. От тесноты, сырости, недостатка чистой воды и пряных зелий 17 ноября появилась цинготная болезнь. Сначала в сутки умирало человек по десяти, потом по пятидесяти, даже иногда по сто. Наконец некому стало ходить за болящими. Монастырь наполнился смрадом от зараженных и умирающих. Успенский соборный храм каждый день наполнялся умершими. Оскудели священники от непрестанного хождения за больными и умирающими. Не столько война, сколько эта губительная болезнь до того уменьшила число защитников, что нельзя уже было думать по-прежнему о частых вылазках. Помощи ниоткуда не было. Положение осажденных становилось весьма затруднительным.
В марте осажденные получили некоторый отдых от врагов. Лисовский отлучился; оставшиеся враги, не тревожа монастыря, заключились в лагере. Но во время отдыха многие слишком забылись. Недостойные воины предались невоздержанию и другим бесчинствам; пользуясь трапезою монастырскою, они требовали еще себе урочного хлеба для продажи и ссорились с трезвенными иноками, которые, сами довольствуясь на трапезе только хлебом и водою, отказывали им в удовлетворении их прихотей. Напрасны были увещания архимандрита Иоасафа. Стрельцы жаловались на него царю, что не дает им продовольствия, и отказывались выходить на вылазки.
Спасителем в исправлении неустройств явился сам преподобный Сергий. Однажды, когда воины, побежденные страстями, с робостию шли на брань против поляков, приступавших к стенам, встретил их муж святолепный, идущий от надворотной церкви чудотворца Сергия, и грозно сказал им: "Что вы трепещете! Если и никто из вас не останется в живых, Господь не предаст святого места сего. Не будет услышано во вразех, яко пленихом обитель Пресвятыя Троицы. Скажите в обители, что нечисто живущие во святом месте сем погибнут: Господь не нечестивыми спасет место сие, но имени ради Своего без оружия избавит".
Архимандрит Иоасаф для прекращения смертоносного недуга 8 мая положил устроить в храме Пресвятые Богородицы придел по древнему обычаю - для испрошения чрезвычайной помощи Божией строить обыденные церкви. И 9 мая, в день святителя и чудотворца, действие болезни приметно сократилось. Еще не оправившись и не собравшись с силами, осажденные должны были вынести новый сильный приступ: 28 июня они заметили в лагере Сапеги и Лисовского необычное движение и готовились отразить неприятеля. Будучи скудны числом и средствами, они кипятили вар, серу, смолу, таскали известь и камни на стену и вечером все стали на стене для стражи и защиты: мужчины и женщины. Иноки Афанасий Ощерин, Паисий Литвин, Гурий Шишкин приняли начальство над горстию оставшихся защитников. Когда смеркалось, неприятель стал подвозить лестницы и стенобитные орудия, и пальбою из пушек на Красной горе открыт был жестокий приступ; поляки и литовцы лезли на стену, но везде их отбивали оружием, камнями, известию, смолою, варом. Приступ продолжался с первого часа ночи до первого часа дня. В то время как одни сражались на стенах, другие в храмах молились. И к утру враги со стыдом и с потерею стенобитных орудий и множества людей принуждены были отступить, хотя в обители оставалось уже весьма мало защитников [По уверению келаря Аврамия, во время этого последнего приступа "в обители чудотворца более 200 человек не бяше"].
Около того же времени преподобный Сергий исцелил одного больного старца в обители и притом сказал ему: "Не так гнусен мне смрад мирян, согрешающих блудом, как иноков, нерадящих о своем обещании; и под стенами обители моея всех пришедших врагов истреблю, и во обители моей нечисто и двоемысленно живущих погублю же, и со осквернившимися управлюсь".
Приметим здесь, как многообразно действовал чудотворец Сергий: и врагов устрашал, и находящихся в опасности ободрял, и болящих врачевал, и маловерных исправлял, и всех иноков поучал таким поучением, которое и ныне должно еще звучать в ушах наших [Подлинные слова из "Жития преподобного Сергия после смерти" (с. 62)].
При слухе об успехах Скопина-Шуйского Сапега удалился от монастыря, оставив под стенами несколько рот для наблюдения. Но после несчастной битвы под Калязином, разбитый еще раз князем Михаилом под Александровом 18 октября, принужден был возвратиться в свой лагерь. В это время спаситель отечества Скопин-Шуйский для охранения монастыря послал отряд в 900 человек. Наконец, Валуев, посланный князем Михаилом с пятьюстами человек для обозрения неприятеля, соединясь с прежде присланным отрядом, ударил на Сапегу; поляки и литовцы были опрокинуты в свои таборы и лагерь их зажжен. Много было пролито крови на Красной горе, на пруде Келарском, на Волкуше и Клементьевском поле; но это было уже в последний раз.
Наконец, 12 января 1610 года Сапега обратился в бегство, почти 16 месяцев продержав монастырь в осаде без успеха; в продолжение недели иноки еще не решались верить, что враги оставили их навсегда; но 20 числа отправили старца Макария в Москву к царю с извещением о милости Божией и со святою водою, окропив ею наперед стены монастырские [Освобождение Лавры от осады торжествовала с нею вся Россия. В обители память благодеяния Божия увековечена установлением крестного хода по стенам монастыря в тот день, когда Сапега бежал от монастыря].
Архимандрит Иоасаф, старец, теплыми молитвами и попечительностию содействовавший спасению обители, утомленный бедами и опасностями, вскоре после окончания осады удалился в Пафнутиев монастырь, из которого взят был в настоятели Лавры. Но когда Пафнутиев монастырь взят был врагами, тогда вместе с прочими иноками умерщвлен и сей доблестный старец, которому напрасно грозил смертию Сапега в стенах Сергиева монастыря [В одном из синодиков лаврских при имени архимандрита Иоасафа отмечено: "убит в Пафнутиев". О взятии обители преподобного Пафнутия ляхами и изменниками мы уже говорили в этой главе]. Преемником его был преподобный Дионисий. Уроженец города Ржева он в мире именовался Давидом; по желанию родителей вступил в супружество; "за благочестие" удостоен сана священства, но вскоре лишился супруги и вступил в Старицкий Богородичный монастырь; около 1605 года возведен в сан архимандрита того же монастыря. В смутное время царя Василия Иоанновича Шуйского он особенно обратил на себя внимание Патриарха Гермогена, так что в последнее время неотлучно при нем находился [Патриарх Гермоген ставил Дионисия в пример другим. "Смотрите, - говорил он, - на старицкого архимандрита; никогда он от соборной церкви не отлучается, на царских и всемирных соборах всегда тут". Под всемирными соборами Патриарх разумел эти шумные собрания народа, где противники царя Василия требовали его низвержения, где Патриарх защищал царя, а Дионисий был подле Патриарха и увещевал народ, несмотря на оскорбления, которым подвергались увещатели от буйной толпы (История России Соловьева, VIII, 439)]. Царь имел в нем одного из ревностных защитников своего престола. Когда Иоасаф оставил Троицкую обитель, царь и Патриарх вверили управление ею преподобному Дионисию.
Обитель Сергиева после продолжительной осады требовала от своих властей ревностных забот для восстановления ее благосостояния, но бедствующее отечество призывало ее еще к новым усилиям и пожертвованиям. Обитель предлагала кровь, пищу и врачевание лишенным крова и изувеченным от врагов. Архимандрит Дионисий убеждал братию и слуг монастырских служить бедствующим, кто чем может; приказал устроить странноприимные дома и больницы в подмонастырных слободах и селе Клементьево. Братия согласилась довольствоваться на трапезе овсяным хлебом и водою, чтобы сберечь пшеницу и ржаной хлеб для раненых. По окрестным лесам и дорогам рассылаемы были люди собирать изнемогших от ран и мучений и приводить в обитель или погребать умерших. Старец Дорофей, келейник преподобного Дионисия, днем и ночью разносил от него больным и раненым платье, полотенца, деньги. Такое пособие страждущим оказывала обитель во все то время (около полутора лет) пока Москва боролась с поляками. Келарь Симон полагал в это время было более 7000 умерших и до 500 оставшихся при обители во многих службах: по сему можно судить, как велико было число всех воспользовавшихся пособиями от обители.
Так действовали служители православной Церкви Русской в тяжкую годину искушения и гибели! Чистая и пламенная молитва, твердая вера, единодушные подвиги самоотвержения и мученичества могли ли не привлечь к себе всесильной помощи Бога-Спасителя, Который изрек некогда Своими устами: "где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я посреди их"? Без сомнения, Сам Господь-человеколюбец невидимо присутствовал посреди верных рабов Своих, когда они жертвовали всем, даже жизнию, для сохранения Православия, для спасения отечества. И теперь, при преобладании ляхов и изменников, как некогда под игом монголов, не человеческие силы удержали Россию от гибели: теперь, как и тогда, - Церковь спасла государство!
Чтобы вполне убедиться в этой непреложной истине, бросим беглый взгляд на продолжение событий, описанных нами в предыдущей главе. По избрании Владислава на Русский престол Дума боярская решила призвать гетмана Жолкевского с польскими войсками и поручить врагам охрану столицы. Как в среде бояр, частию изменников, передавшихся ляхам, частию робких и своекорыстных, так и среди черни, объятой безначалием и развратом бодрствовал на страже Церкви и отечества только один старец, ветхий и слабый телом, но несокрушимо-твердый духом - первосвятитель Гермоген. Зная (чрез Филарета и Голицына) о намерениях Сигизмунда и о кознях иезуитов, он разрешил всех от присяги польскому королевичу и разослал грамоты по городам, призывая православных на защиту веры и государства. Первый восстал по зову Патриарха и пошел к Москве со своею дружиною рязанский воевода Прокопий Ляпунов. Но не ему, прежнему слуге самозванца и заклятому врагу царя Василия, судил Промысл Божий спасти отечество: чистое дело требовало людей чистых душой [Ляпунов был убит под Москвою казаками].
Боярская Дума убеждала Патриарха успокоить народ, сильно взволнованный вестию о походе рязанцев. В особенности наглый изменник Михайло Салтыков требовал, чтобы Гермоген не позволял поднять ополчение Ляпунову. "Не велю, - отвечал Патриарх, - если увижу крещенного Владислава и ляхов, выходящих из Москвы; но велю, если не будет того, и разрешаю всех отданной королевичу присяги". Салтыков в бешенстве выхватил нож; Гермоген осенил его крестным знамением и сказал громогласно: "Сие знамение против ножа твоего, и да взыдет вечная клятва на главу твою!" И обратясь к князю Мстиславскому, который по знатности рода занимал первое место в Думе, тихо примолвил: "Ты начальный; тебе первому должно пострадать за веру и правду; но если соблазнишься кознями сатанинскими, то истребит Господь корень твой от земли живых, и христианской кончины не сподобишься" [Проклятие первосвятителя, видимо, тяготело над изменником и его потомством; предсказание о прекращении рода Мстиславских также вскоре исполнилось]. Между тем благодаря грамотам первосвятителя один за другим поднимались города Русские; народ Московский с нетерпением ждал избавителей и замышлял гибель ляхов. Еще раз бояре заклинали Гермогена удалить бурю, спасти Россию от междоусобия и Москву - от крайнего бедствия, написать к ополчившимся воеводам, чтобы они шли назад и распустили войско. "Ты дал им оружие в руки, - говорил Салтыков, - ты можешь и смирить их". "Все смирится, - ответствовал Патриарх, - когда вы, изменники, со своею Литвою исчезнете, но в царственном граде видя ваше злое господство, в святых храмах Кремлевских оглашаясь латинским пением (ляхи в доме Годунова устроили себе божницу), благословляю достойных вождей христианских утолить печаль отечества и Церкви". Дерзнули, наконец, приставить воинскую стражу к непреклонному иерарху; не пускали к нему ни мирян, ни духовенство; обходились с ним то жестоко и бесчинно, но при людях с уважением, опасаясь народа. В неделю Ваий дозволили Гермогену священнодействовать и приняли меры для обуздания жителей, которые в этот день обыкновенно стекались из всех частей города и ближних селений в Китай-город и Кремль - чтобы быть зрителями великолепного обряда церковного. Ляхи и немцы, пехота и всадники, заняли Красную площадь с обнаженными саблями, пушками и горящими фитилями. Но улицы были пусты! Патриарх ехал между уединенными рядами иноверных воинов: узду его осляти держал, вместо царя, один из бояр; за ним шло несколько сановников, унылых, мрачных видом. Граждане не выходили из домов, воображая, что ляхи умышляют внезапное кровопролитие и будут стрелять в толпы народа безоружного. День прошел мирно; так же и следующий. Но во вторник на Страстной неделе вспыхнуло народное восстание, кровь полилась рекою, запылал пожар. Ляхи, обратив в пепел Белый и Земляной город и предместия, заперлись в Китай-городе и Кремле. Там вместе с боярами-изменниками праздновали Светлое Воскресение и молились за царя Владислава, с иерархом, достойным такой паствы - Игнатием, которого вывели из Чудовской обители, где он пять лет жил опальным иноком, и снова назвали Патриархом, свергнув и заключив Гермогена на Кирилловском подворье. Один среди врагов, неистовых и гнусных изменников, - между памятниками нашей славы, в ограде священной для веков могилами Димитрия Донского, Иоанна III, Михаила Шуйского - великий святитель Божий в темной келье сиял добродетелью, как лучезарное светило отечества, готовое угаснуть, но уже воспламенив в народе жизнь и ревность к великому делу. Еще пытались склонить старца, изнуренного постом и тесным заключением, чтобы он отменил восстание городов на защиту Москвы. Ответ святителя был тот же: "Пусть удалятся ляхи!" Грозили ему злою смертию, - старец указывал им на небо, говоря: "Боюся Единого, там живущего!" Невидимый для паствы своей, великий иерарх сообщался с нею молитвою; слышал звук битв за свободу отечества и тайно, из глубины сердца, пылавшего неугасимым огнем добродетели, слал благословение верным подвижникам. Наконец, видя непреклонность старца-первосвятителя, ляхи и изменники заключили его в Чудове монастыре и уморили голодом [О кончине святейшего Патриарха Гермогена в одной рукописи (Сборник Румянцевского Музея в 4-ку, XVII в. № 364 об.) сказано так: "Немилостивии приставники изменничьи замориша его гладом. Меташа бо страдальцу Христову не человеческую пищу - на неделю сноп овса и мало воды. И тако претерпе близ годичного времени и скончался о Христе, предаде честную свою душу в руце Божии в лето 7121 (1612) февраля в 17 д. и погребен бысть тамо в Чюдов монастыре". - Эти подробности о страдальческой кончине святейшего Патриарха Гермогена здесь в первый раз являются в печати]. Старец-святитель, истаивая и угасая, подобно догорающей лампаде пред ликом Господним, до последнего вздоха воссылал крепкую молитву к Богу об избавлении отечества и предал дух свой небесному Пастыреначальнику 17 февраля 1612 года, оставив в наследие разоренной Москве свои нетленные, священномученические мощи [Мощи священномученика Гермогена в 1653 году, при перенесении их в Успенский собор, были обретены нетленными и потому положены поверх помоста, в ящике, обитом фиолетовым бархатом, подле медного шатра, построенного для Ризы Господней. В 1812 году враги-грабители извлекли их из ящика, думая, что там скрыты сокровища; по изгнании Наполеоновых полчищ из Москвы, мощи святителя Божия найдены на полу храма, в прежнем полном нетлении. Они почивают и теперь на том же месте, в том же ящике].
Умолк голос пастыря, призывавший верную паству на защиту отечества. Но оплотом России была Лавра Сергиева: оттуда рассылались по всем городам и полкам увещательные грамоты, призывающие к очищению земли русской. В одной из этих грамот архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын писали так: "Вспомните истинную православную христианскую веру, что все мы родились от христианских родителей, знаменовались печатию - святым Крещением, обещались веровать в Святую Троицу; возложите упование на силу креста Господня и покажите подвиг свой, молите служилых людей, чтобы быть всем православным христианам в соединении и стать сообща против предателей христианских, Михайлы Салтыкова и иных, и против вечных врагов христианства, польских и литовских людей. Сами видите конечную от них погибель всем христианам, видите, какое разоренье учинили они в Московском государстве: где святые Божии церкви и Божии образы? Где иноки, сединами цветущие, инокини, добродетелями украшенные? Не все ли до конца разорено и обругано злым поруганием? Не пощажены ни старцы, ни младенцы грудные. Помяните и смилуйтесь над видимою общею смертною погибелью, чтобы вас самих та же лютая смерть не постигла. Пусть служилые люди без всякого мешкания спешат к Москве, в сход к боярам, воеводам и ко всем православным христианам. Сами знаете, что всякому делу одно время надлежит, безвременное же всякому делу начинание суетно и бездельно бывает; хотя бы и были в ваших пределах какие неудовольствия, для Бога отложите это все на время, чтоб всем вам сообща потрудиться для избавления православной христианской веры, пока к врагам помощь не пришла. Смилуйтесь, сделайте это дело поскорее, ратными людьми и казною помогите, чтобы собранное теперь здесь под Москвою войско от скудости не разошлось".
Дружины из 25 городов стояли уже под Москвою, но, к несчастию, между защитниками отечества господствовало несогласие: воеводы не слушались друг друга, действовали врозь, без единства и связи, что не могло принести успеха в борьбе. [В стане Русских, осаждавших Москву, по смерти Ляпунова, было два главных начальника: люди чиновные и пришельцы из Тушинского стана выбрали князя Димитрия Трубецкого, а грабители казаки - атамана Заруцкого. Трубецкой, сверх знатности, имел еще и некоторые благородные свойства, стараясь оказать себя достойным высокого сана; Заруцкий же, вместе с ним выслужив боярство в Тушине, имел одну смелую предприимчивость для удовлетворения своим гнусным страстям, не зная ничего святого, ни Бога, ни отечества]
Но Троицкие грамоты не оставались без действия: народ был готов встать, как один человек; непрерывный ряд смут и бедствий не сокрушил могучих сил юного народа, но очистил общество, привел его к сознанию необходимости пожертвовать всем для спасения веры, попираемой врагами внешними, и государственного строя, которому грозили враги внутренние - "воры". Появились признаки народного сознания о необходимости нравственного очищения земли от врагов, признаки того, что народ, не видя никакой внешней помощи, обратился всем сердцем к высшему духовному миру, чтоб оттуда извлечь средства спасения своего государства. По областям промчалось слово, города пересылали друг другу грамоты, где писалось, что в Нижнем Новгороде было откровение Божие какому-то благочестивому человеку, именем Григорию; велено ему Божие слово проповедовать во всем Российском государстве; говорили, что этот Григорий сподобился страшного видения в полуночи: видел он, как снялась с его дома крыша, и свет великий облистал комнату, куда явились два мужа с проповедью о покаянии и очищении всего государства. Во Владимире тоже было подобное видение. Вследствие этого, по совещанию всей земли Московского государства, во всех городах, всем православным народом присудили поститься: от пищи и питья воздерживаться три дня даже с грудными младенцами; и по приговору, и по своей воле православные христиане постились: три дня - в понедельник, вторник и среду ничего не ели и не пили, в четверг и в пятницу ели один хлеб. Так, при господстве религиозного чувства, выразилась в народе мысль о необходимости очищения всей земли, отделения себя от настоящего смутного и оскверненного общественным развратом времени. Мы видели, что еще царь Василий (Шуйский) думал об этом очищении, и два патриарха произнесли отпущение народу греха недавних клятвопреступлений; но тогда покаяние совершалось по велению правительства, а не по всеобщему убеждению; теперь же народ путем испытаний сам пришел к мысли о необходимости очищения. "Православные христиане постились, - говорит грамота, - по своему изволению".
Одна из грамот Троицких получена была в Нижнем Новгороде. Когда прочли ее в соборе, земский староста Козьма Минин-Сухорукий объявил, что он удостоен был явления великого чудотворца Сергия. Бывшее ему видение состояло в следующем: однажды в уединенной храмине, куда Козьма удалялся по временам для молитвы, "явился ему преподобный Сергий и повелел собирать казну для военных людей и идти для очищения государства Московского от врагов. Придя в себя, Козьма был в великом страхе, но ни на что не решился, думая, что устроение войска не его дело. Видение повторилось: но он опять остался в бездействии. По кратком времени преподобный явился ему в третий раз, возобновил свое повеление с прещением и присовокупил, что есть изволение праведных судеб Божиих помиловать православных христиан и от великого смятения привести в тишину; что старейшие в городе не столько войдут в поручаемое Козьме дело, сколько младшие, и что начинание их приведет к доброму окончанию. Сие последнее видение оставило Козьму не только в трепете, но и в некоторой болезни, почему он и раскаялся в своем небрежении, решился приступить к исполнению повеленного и думал, как бы начать дело ["Некоторые черты жития преподобного Сергия после смерти". Мы приводим здесь подлинные слова нашего незабвенного архипастыря, покойного митрополита Филарета (с. 69)]. На сходе граждан Нижегородских Минин предложил: "Если захотим помочь Московскому государству, так не жалеть нам имения своего, не жалеть ничего, дворы продавать, жен и детей закладывать и бить челом - кто бы вступился за истинную православную веру и был у нас начальником". После того начались частые сходки; Минин продолжал свои увещания. "Что же нам делать?" - спрашивали его. - "Ополчаться, - отвечал Минин, - сами мы не искусны в ратном деле, так станем клич кликать по вольных служилых людей". - "Будь так, будь так!" - закричали все. Начался сбор, всякий жертвовал, что мог; иные отдавали последнее "для великого земского дела". Пришла одна вдова и сказала: "Осталась я после мужа бездетна, и есть у меня 12000 рублей, 10000 отдаю в сбор, 2000 оставлю себе". Но прежде, чем скликать ратных людей, надо было найти воеводу. В это время в Суздальском уезде жил стольник и воевода князь Димитрий Михайлович Пожарский, который долечивался от ран, полученных при разорении Москвы. Минин снесся с ним, уладил дело и сказал народу, что не за кем больше посылать, кроме князя Пожарского. Посланы были к нему Печерский архимандрит Феодосий, дворянин Ждан Петрович Болтин, да изо всех чинов лучшие люди. Пожарский отвечал посланным: "Рад я вашему совету, готов хотя сейчас ехать, но выберите прежде из посадских людей, кому со мною у такого великого дела быть и казну собирать". Посланные отвечали, что у них в городе такого человека нет. Пожарский сказал им на это: "Есть у вас Кузьма Минин, бывал он человек служилый, ему это дело за обычай".
Когда посланные возвратились и объявили нижегородцам слова Пожарского, те стали быть челом Козьме, чтоб принялся за дело: "Соглашусь, - говорил он, - если напишете приговор, что будете во всем послушны и покорны и будете ратным людям давать деньги". Нижегородцы согласились, и Минин написал в приговор свои прежние слова, чтобы не только отдавать имения, но и жен, и детей продавать. Когда приговор был подписан, Козьма взял его и отправил к Пожарскому.
Собранное ополчение двинулось к Ярославлю, чтобы забрать по пути дружины других городов. Проходя с князем Пожарским и с воинством к Москве мимо Сергиевой обители и совершая в ней молебное пение, Минин сам объявил архимандриту Дионисию о бывших ему явлениях преподобного Сергия. 18 августа 1612 года на горе Волкуше (в 4 верстах от Лавры) архимандрит Дионисий благословил христолюбивое воинство на брань за веру и отечество. К успокоению недоверявших успеху дела, ветер, дотоле противный, сделался вдруг попутным воинству, и все двинулись с надеждою к Москве. Келарь Авраамий пошел вместе с ними.
Но и соединившиеся под Москвою князья Трубецкой и Пожарский действовали неединодушно, потому что последний не мог вполне довериться первому, а еще более Заруцкому с его казаками. Из обители писали к ним о мире. Келарь Авраамий переходил из стана в стан, то склоняя несогласных воевод ко взаимному вспоможению, то ободряя в самых сечах именем Сергия, то убеждая казаков не отделяться от воинства. Чтобы удовлетворить корыстолюбивых, обитель предложила казакам последние свои сокровища - священные ризы, низанные жемчугом. Но никто не дерзнул коснуться святыни, и все единодушно обещали не отступать от столицы, доколе не освободят ее.
Не станем перечислять подробностей очищения Москвы от врагов: ляхи, запертые в Китай-городе, не получая помощи от своего короля [Король, поздно решившись идти к Москве, дошел только до Волока-Ламского и, потеряв надежду завладеть столицею, пустился обратно в Польшу] и томимые голодом, стали есть человеческое мясо и трупы; 22 октября Русские начали сильный приступ на Китай-город. Голодные поляки не могли обороняться и заперлись в Кремле. Пожарский и Трубецкой вошли в Китай-город с Казанскою иконою Богородицы, которая находилась в Русском стане, и тогда же дали обещание построить в память этого дня церковь во имя иконы Пресвятой Богородицы Казанской [В память взятия Китай-города учреждено второе празднование, 22 октября, в честь Казанской иконы Богоматери. Обетный храм сооружен в 1630 году иждивением князя Д. М. Пожарского, на углу Никольской улицы и Красной площади. Он известен под названием Казанского собора]. Взяв Китай-город, Русские окружили Кремль, но поляки уже не думали защищаться. На другой же день они прислали просить милости и пощады, сдавались военнопленными, вымаливали себе только жизнь. Пожарский дал от себя обещание, что ни один пленник не погибнет от меча. Наконец, наступило время освобождения Москвы: в ночь под 25 октября великий заступник земли Русской, преподобный Сергий чудотворец, явился Арсению, архиепископу Елассонскому [Арсений, ученый грек, бывший архиепископ города Елассона в Фессалии, оставался в Москве, как кажется, с 1589 года. В 1613 году он получил кафедру в Суздале, где и скончался в 1625 году. Тело его погребено в Суздальском соборе], томившемуся от голода и болезни в осажденном Кремле среди врагов, и сказал ему: "Встань и иди в сретение православному воинству: молитвами Пресвятыя Богородицы Господь очистил царствующий град от врагов" [Пролог под 22 октября]. На следующее утро верная Русская рать торжественно вступила в Кремль. Земское войско предводимое Пожарским и Мининым, собралось подле церкви Иоанна Милостивого на Арбатской площади, а войско Трубецкого - за Покровскими воротами. С двух этих концов пошло впереди духовенство с крестами, иконами и хоругвями; за ним двигались войска. Оба крестных хода сошлись в Китай-городе на Лобном месте. Во главе духовенства был преподобный архимандрит Дионисий, прибывший из своей обители нарочно для такого великого торжества веры и земли Русской. Из ворот Флоровских вышло духовенство, находившееся в Кремле, с архиепископом Арсением, получившим исцеление от преподобного Сергия. Духовенство вошло в Кремль, за ним посыпала туда ратная сила, и в Успенском соборе совершено было благодарственное молебствие о избавлении царствующего града, очищенного от врагов чистою верою и любовию к отечеству.
Припомним слова нашего приснопамятного святителя: "Прославляют любовь к отечеству. Прославление справедливое и полезное! Бог да умножит в отечестве нашем людей, достойных такого прославления! Но славя любовь к отечеству, не забудем отдать должную славу благочестию, помощи Божественной, молитвам небесных граждан о земном отечестве. Любовь к отечеству возбуждается, действует и преуспевает только тогда, когда она одушевляется благочестием, когда руководствуется и утверждается помощию свыше". [Слова приснопамятного митрополита Филарета ("Некоторые черты жития преподобного Сергия после смерти", с. 71)]
Москва была очищена, но престол царский оставался еще праздным; буйные ватаги ляхов, казаков-грабителей и русских изменников еще неистовствовали по городам и селениям. Разосланы были грамоты по городам с приглашением прислать властей и выборных в Москву для великого дела; писали, что "Москва от польских и литовских людей очищена, церкви Божии в прежнюю лепоту облеклись, и Божие имя славится в них по-прежнему; но без государя Московскому государству стоять нельзя, печься об нем и людьми Божиими промышлять некому; и потому бояре и воеводы приглашали, чтобы все духовные власти прибыли к ним в Москву, и из дворян, детей боярских, гостей, торговых, посадских и уездных людей, выбрав лучших, крепких и разумных людей, поскольку человек пригоже, для земского совета и государского избрания все города прислали бы в Москву". Когда съехалось довольно много властей и выборных, назначен был трехдневный пост, после которого начались соборы. Прежде всего, стали рассуждать о том, выбирать ли из иностранных королевских домов или своего природного Русского? И порешили: "Литовского и Шведского короля и их детей и иных немецких вер и ни которых государств иноязычных не христианской веры Греческого закона на Московское государство не избирать, потому что Польского и Немецкого королей видели на себе неправду, и крестное преступленье, и мирное нарушение. Литовский король Московское государство разорил, а Шведский король Великий Новгород взял обманом". Стали выбирать среди своих; тут начались козни, смуты и волнения. Однажды, говорит хронограф [История России, Соловьева, т. VIII, с. 460], какой-то дворянин из Галича принес на собор письменное мнение, в котором говорилось, что ближе всех по родству с прежними царями Михаил Феодорович Романов, его и надобно избрать в цари. Раздались голоса недовольных: "Кто принес такую грамоту, кто, откуда?" В это время выходит Донской атаман и также подает письменное мнение. "Что это ты подал, атаман?" - спросил его князь Димитрий Михайлович Пожарский. "О природном царе Михаиле Феодоровиче", - отвечал атаман. Одинаковое мнение, поданное дворянином и Донским казаком, сильно подействовало на избирателей. Но еще не все выборные находились в Москве. Знатнейших бояр не было: князь Мстиславский с товарищами тотчас после своего освобождения разъехались из Москвы; им неловко было оставаться в ней подле воевод-освободителей; теперь послали звать их в Москву для общего дела, и окончательное решение отложили на две недели. Наконец, Мстиславский с товарищами приехали, также приехали и запоздавшие выборные. 21 февраля 1613 года, в неделю Православия, то есть первое воскресенье Великого Поста, был последний собор: каждый чин подал письменное мнение, и все эти мнения найдены сходными, все чины указывали на одного человека - Михаила Феодоровича Романова. Тогда Рязанский архиепископ Феодорит, Троицкий келарь Авраамий Палицын, Новоспасский архимандрит Иосиф и боярин Василий Петрович Морозов пошли на лобное место и спросили у народа, наполнявшего Красную площадь: кого они хотят в цари? - Народ единогласно воскликнул: "Михаила Феодоровича Романова!" Тогда Авраамий Палицын сказал: "Се бысть по смотрению Всевышнего Бога!"