Нина Павлова
Кира, вернись!
Кира – это сама элегантность. Одевается в известных фирмах Европы, следующих традициям той высокой моды, что не допускает ничего кричащего, вульгарного и бьющего по глазам. Всё очень скромно, очень дорого и изысканно. А в Европу Кира ездит как к себе домой, потому что папа у нее «шпион», то есть дипломат, и к тому же благородных дворянских кровей.
В Кире чувствуется дворянская выучка: прямая спинка, прекрасная чистая русская речь без новомодного сленга. А главное – та особого рода воспитанность, когда в ситуациях, где люди взрываются и кричат, Кира царственно спокойна. Помню, на именинах у Киры собрались ее подружки с филфака, читающие английские книги в подлиннике, а Сервантеса – на испанском. Поздравить именинницу зашел сосед, поэт-песенник Витя, известный своей способностью регулярно жениться на блондинках из той серии, когда одна блондинка спрашивает другую: «Как правильно пишется – Иран или Ирак?» В общем, поднял Витя тост в честь прекрасных дам и вдруг начал хамить:
– Ненавижу умных баб! И как с вами, умными, мужикам-то живется?
– А как тебе, Витенька, живется с неумными? – ласково спросила именинница.
Тут Витя густо покраснел, потому что его любимые жены были настолько вульгарны, что поэт втайне стыдился их.
А еще Кира прекрасная рассказчица. Вот мы едем с ней из Москвы в Оптину пустынь, и Кира рассказывает мне истории, известные ей от бабушек. Как в старину отмечали Рождество и Пасху, а на именины съезжалось множество гостей. Не день рождения, как сейчас, а именины считались тогда главным праздником, потому что люди благоговели перед своим Ангелом-хранителем, воздавая ему славу и честь.
Дорога долгая, слишком долгая. Из-за ремонта моста через Оку прямые рейсы на Козельск отменили, и мы добираемся до монастыря кружным путем, пересаживаясь с автобуса на автобус.
– Хочу купить дом возле Оптиной пустыни, – говорит Кира. – У нас, у дворян, Православие в крови, но без той самой шарахнутости новоначальных.
«Шарахнутость» – это про меня. Кира, посмеиваясь, вспоминает, как после крещения я чистила свою домашнюю библиотеку. Стеллажи до потолка, сотни сотен книг, а авторов, возлюбивших Христа, единицы. Как раз в ту пору я прочла у преподобного Иоанна Мосха сказание о праведном старце Кириаке. Однажды к келье аввы Кириака пришла Пресвятая Богородица, но отказалась войти внутрь, сказав, что в келье находится Ее враг. Оказалось, что некий посетитель оставил в келье подвижника еретическую книгу.
Помню, как под впечатлением от этого сказания я хотела избавиться даже от моего любимого поэта Афанасия Фета, прослышав, что он покончил жизнь самоубийством. Слава Богу, что это не так: Фет умер от разрыва сердца, когда бежал в свой кабинет за пистолетом, решив застрелиться. Не добежал. Видно, помиловал Бог.
И всё же Кира не зря говорит про «шарахнутость». Вот и сейчас я некрасиво «шарахаюсь», когда Кира достает из сумки и предлагает мне почитать в дороге книгу известного оккультиста.
– У меня с этим автором, признаюсь, роман, – сообщает Кира. – Представляешь, человек жил в буддийском монастыре, великолепно знает Блаватскую и Рерихов, а на его лекциях зал всегда битком. Вот вернемся из монастыря и вместе сходим на лекцию. Договорились?
– Нет.
– Что, боишься меня, б…? – басит и матерится Кира.
– Кира, не пойму, это ты сказала?
– Сама не пойму: я или не я?
Кира меняется. И чем ближе к Оптиной, тем заметней перемены. В час ночи наконец-то добираемся до Оптиной. Монастырь уже рядом, надо только пройти через лес. А в лесу начинается ужас. Кира рычит, как зверь, и матерится так, что даже в зоне, где я работала с заключенными, не приходилось слышать таких вонючих, смердящих слов.
– Кира, милая моя, не надо!
Но уговаривать бесполезно. Это уже не Кира. Даже лицо другое: уродливое, страшное, странное. Лицо дергается в нервном тике и бугрится шишками так, будто под кожей бегает зверь.
– Ненавижу монахов! – гнусаво воет некто в образе Киры. – Ненавижу, убью, сожгу!
И в криках такая обжигающая ненависть, что, кажется, вспыхнет пожаром лес.
В два часа ночи засыпаем в монастырской гостинице, а в пять утра нас будят на полунощницу. Ни в гостинице, ни в монастыре Киры нет. Наконец нахожу Киру возле уличного канализационного люка. Шофер ассенизаторской машины открывает люк, опуская туда шланг. А Кира отталкивает его от люка и, сунув водителю пачку долларов, истошно визжит:
– Вези меня отсюда! Гони! Скорей!
Ассенизатор, ахнув, смотрит на доллары: таких денег ему за год не заработать. И ассенизаторская машина вместе с Кирой мчится прочь от монастыря, волоча за собой неубранный шланг.
– Кира, вернись! – кричу я беспомощно и растерянно смотрю вслед.
– Нашла чему удивляться! – сказал мне потом знакомый монах, когда я рассказала ему о Кире. – Помнишь, как папа инока М. не мог войти в храм?
Как не помнить! Известная была история: родители инока М. часто приезжали в Оптину на своем стареньком «Москвиче». Сергей Иванович, отец, довозил до ворот монастыря маму инока и тут же, как ошпаренный, мчался прочь. Он не то что в храм – в монастырь не мог зайти.
С тех пор прошли годы. Инок М. теперь иеродиакон, его мама – монахиня, а Сергей Иванович смиренно молится в церкви. Однажды я спросила его, почему он прежде не мог войти в храм.
– А доверяете ли вы, – ответил он вопросом на вопрос, – словам апостола Петра: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как лев рыкающий, ища кого поглотить»? Раньше я едко высмеивал людей, уверенных в существовании духов злобы поднебесной. Откуда, думаю, такое мракобесие, и это в наш просвещенный век? А лев рыкающий – реальность. Однажды он дохнул мне в лицо таким зловонием преисподней! Простите, не хочу вспоминать об этом, и монахи советуют: «Не оглядывайся назад».
Монахов Сергей Иванович называет бурлаками, поясняя, что вот как в старину бурлаки тащили баржу против течения, так монахи вытащили его из той зловонной трясины, где он мучился такой лютой мукой, что уже не хотел жить.
Епископ Варнава (Беляев; † 1963), автор четырехтомника «Основы искусства святости», хотел написать еще один том по аскетике – о сатане и духах злобы поднебесной. Собрал богатый материал, начал работать над книгой. Но вдруг почувствовал духовную опасность и уничтожил рукопись, ибо прикосновение к скверне оскверняет.
И всё же расскажу еще одну историю. Однажды в Оптину пустынь приехала из Москвы молодая художница, чем-то похожая на Киру.
– Батюшка, подскажите, пожалуйста, – попросила она, – какая вера самая лучшая? Мой покойный папа-бизнесмен был наполовину татарин, наполовину еврей, а по убеждениям – атеист. Папа очень любил меня. Может, в память о папе мне принять ислам или иудаизм? А моя мама, русская, советует креститься в Православной Церкви. Как, по-вашему, батюшка, какую веру мне лучше избрать – иудаизм, Православие или ислам?
Батюшка поперхнулся от такого вопроса и посоветовал просто пожить в монастыре и присмотреться. А дальше случилось то, о чем говорится в житии святого равноапостольного князя Владимира. Приходили к нему послы мусульман, латинян, хазарских евреев и уговаривали принять их веру. И князь послал мудрых людей в разные страны, чтобы исследовать веру других народов. Когда же в Киев вернулись послы, побывавшие на византийском богослужении, то сказали они князю: «Не знали – на небе или на земле были мы, ибо нет на земле красоты такой, и не знаем, как и рассказать о том. Знаем только, что пребывает там Бог с людьми». Вот и я не знаю, как рассказать о том сокровенном, когда художница почувствовала живое присутствие Бога и полюбила Православие так, что крестилась с радостью и не ведая сомнений.
А после крещения начались странности. Жила тогда художница в доме своих друзей, уехавших на заработки в Европу. Дом был хороший, благоустроенный, неподалеку от монастыря. И вот каждую ночь молодая женщина мчалась, как угорелая, в Оптину пустынь и барабанила в запертую дверь монастырской гостиницы: «Пустите переночевать хоть на полу в коридоре! Ой, пустите меня скорей!» Иногда ее пускали, иногда – нет. И тогда художница выпросила разрешение ночевать в монастырской кладовке среди веников, ведер и швабр. Из монастыря она теперь не выходила и непрестанно молилась: прочитывала за день почти всю Псалтирь и какое-то множество канонов.
У святых обителей есть своя особенность. Иные люди благополучно живут в миру, не подозревая о своей тайной духовной болезни, похожей на вялотекущий грипп. А в монастыре тайное становится явным, как это было у Киры и папы инока. Вот и московская художница удивляла людей. Странно всё-таки, согласитесь: у молодой красивой женщины есть прекрасный дом, а она ночует, как мышь, на полу в кладовке. Лишь много позже стало известно: в ту пору ее воочию преследовал бес в виде звероподобного существа с клыками. Только монастырские стены и молитва обращали клыкастого в бегство. Тут шла жестокая духовная брань, но художница не сдавалась и самоотверженно билась с нечистью.
Через некоторое время ее постригли в монахини. А после пострига мать открыла дочери семейную тайну: оказывается, их дедушка, священник, был зэком-мучеником, и его расстреляли за веру во Христа.
– Так вот кто меня отмолил! – обрадовалась монахиня.
Теперь эта монахиня помогает старцу отмаливать духовно больных людей. Пробовала и я отмаливать Киру, но батюшка сказал: «Не твоей это меры, надорвешься». И велел молиться так:
«Господи, верую и исповедаю, что Ты любишь рабу Божию Киру больше, нежели я умею любить. Возьми же ее жизнь в Свою руку и сделай то, что я жажду сделать и не могу».
А я, действительно, верю, что Господь любит Киру и каждого из нас. Всё упование мое – на эту любовь.
Источник: pravoslavie.ru